Что – преграды? Малодушие, трусость – не в этом меня обвинять. Не надо… я сама не могу ничего объяснить и понять. Что – усталость? Проклинать в юном возрасте жизнь – это тоже старо. Я смеялась, говоря: если тошно вам жить – так выверните нутро! Есть деревья и реки. Есть остатки их жизни – подвид ручейка или пня. Я смеялась, говоря с женой человека, который любит меня…
И не жалость между нами с тобой поставит глухую грань. Я смеялась, говоря: всё отлично и зная, что дело дрянь. Всё провалится в пропасть, ну а я на краю буду молча отряхивать снег. Если это жестокость – то насколько жестоким бывает порой человек. Поиск брода в мутной речке, и выхода – в душном дыму. Но свобода – я её не отдам ни за что, никогда, никому!
Маршрут каждого дня: школа – почтамт, школа – почтамт. Писем нет.
Писем нет… Письма есть, но они ещё – до…
Как вдруг – одиннадцать конвертов! Я всё могу вынести. Только не счастье.
Прочитала подряд. А потом что-то случилось. Сквозь туман чьё-то лицо: девочка, тебе «скорую» вызвать? – Не надо… вот домашний телефон.
Приехали мама с братом, вели к такси, я шаталась. Успела сказать, что на улице стало плохо, и вот зашла сюда. А конверты в сумку всё же успела сунуть. Я там простудила что-то на болотах, было уже не раз: бледнею, пот холодный, и боль внутри – не разогнуться, и дышать нечем.
Лежу дома – то ли явь, то ли сон… Его почерк перед глазами. Листы писем, проявляются и уходят… возникают… уходят.
«…Марсианин – чужой и враждебный – ждал минуты, чтобы ударить больней.
А тёплая человеческая кровь?
Спокойная нежность?
Стихи, будто подёрнутые очарованием осени?
Имитация – технически, впрочем, вполне совершенная.
Девочка с умными глазами.
Школьная привычка иметь понимающие глаза.
Я ждал этих слов давно.
Когда розовый пар чуть клубился над Факторией и внизу топтались лошадки
Когда было ясно и тихо вокруг, и мы смотрели на горизонт с вершины лесной башни
Когда твои сочинения лежали перед ночной лампой на моём столике. Такая свежесть и чистота переполняли душу
Когда я перебирал свои давние рисунки, чтобы отправить тебе лучшие
Когда плакал Исикава в неизбывной тоске, пытаясь передать неповторимость жизни
Тебя сломали – за сколько дней или часов
Подозреваю, что к делу привлечён довольно большой курятник
Теперь, когда ты умерла, ничто не может тебя отобрать у меня.
Прощай, мой родной несуразный ребёнок»
Строки расплывались и приходили снова. Шли по потолку, по стенам. Нет, не температура и уже не боль – просто я умираю, всё равно для Него уже умерла.
И крупные буквы пришли:
МАРСИАНИН
Что это, откуда?
А, это же наш разговор в тайге. Ещё в жизни. …Мы сидим на обрыве над рекой, привал… Что-то тяжелое упало в реку, мы вскакиваем. Огромный ствол лежит у самого берега, и огромные следы заполняются водой. Это наш медведь. Весь маршрут шёл параллельно. Никогда не показывался. А Он говорит о Брэдбери:
– Сюжет: люди прилетели на Марс. Их встречают: те, кого давно нет: вот тёплый дом, родители, брат… ужин, и космонавт ложится спать рядом с братом, как в детстве… и вдруг чувствует нутром опасность, и понимает уже мозгом: не то, иллюзия… и встаёт, хочет уйти, и на пороге настигает оклик этого будто бы брата, и гибель. Но есть же и другой марсианин у Брэдбери, говорю я. – Да? Какой? – Сюжет: люди потеряли близкого. Необратимо. И вдруг он вернулся. Они счастливы. Они не думают уже о реальности: он есть, и они счастливы. Всё как раньше, ещё до потери – а кто может смириться с потерей: ребёнка, например? Но вдруг он исчезает. Потому что по соседству тоже была утрата. У этих сын, а у тех дочь. И вот это существо исчезло здесь и возникло там. И приняло другой облик… теперь уже – дочери… потому что хотело утишить человеческую боль. А на всех его одного не хватало. И в конце рассказа оно бежит, меняя облики, а за ним гонятся люди, которые не могут смириться – вот только что им вернули близкого – пускай снова! И оно умирает… не может быть сразу для всех, и поэтому не может жить… Очухиваюсь от звонка межгорода. Вскакиваю.