– Боже, как всё надоело… Как гнусно жить в этой ужасной, нищей стране… И никогда здесь не будет по-другому, как в цивилизованном мире, ни-ког-да. Потому что основная масса русских – это воры, пьяницы и бездельники… Так о нас говорят на Западе. И они правы! Совершенно правы. Кругом одно быдло и ни одного интеллигентного лица, – она презрительно обвела взглядом класс. – У меня есть подруга институтская, Валентина. Вот ей повезло – вышла замуж за иностранца. Теперь письма из Голландии пишет, спрашивает, как я живу… А я никак не живу, я су-щест-ву-ю! У них семь комнат на троих, а мы в двух вчетвером ютимся! У них у каждого машина и бассейн во дворе – а у нас что?.. Ой, де-е-ти, если выпадет вам счастье, мой вам совет: мотайте отсюда куда подальше!

После этих слов Зина поднялся с места.

– Тебе чего, Генералов? – Лариса Борисовна удивлённо уставилась на него из-под очков и жирно поблёскивающих теней.

Он медленно пошёл к учительскому столу.

– Что тебе надо, я тебя спрашиваю?

Зина молчал, словно разучился говорить.

– Какой вы после этого учитель истории?! – наконец, выпалил он.

– Что-о? – она не понимала, о чём он.

– Да как вы можете такое говорить? – он почти закричал на неё. – «Эта», как вы говорите, «страна» – наша Родина, и вы не хаять её должны, а учить нас любить её! Вы должны …б-благоговейно произносить само это слово! А вы… поливаете его грязью, учите нас ненавидеть Россию, как ненавидите её сами! – от негодования он заикался. – Вот, поглядите на результат вашего преподавания, – Зина указал головой и глазами на Казирова, который сидел с красными ушами и втянутой в плечи головой, – вы специально делаете вид, будто не замечаете, как они издеваются над человеком?!

От удивления все притихли и уставились на учительницу. Лариса Борисовна поднялась на ноги, её серо-голубые короткие волосы на голове, казалось, встали дыбом.

– Ты что себе позволяешь, наглец? – обычно грубый её голос стал тоньше, она явно была обескуражена. – Ты сейчас пойдёшь со мной к директору, сопляк. А ну-ка пошли!

Зина не стал сопротивляться и послушно побрёл вслед за плотной спиной Ларисы Борисовны. Учительница громко и как будто со злостью ударяла каблуками в плитки пола.

В кабинете директора было холодно от раскрытого настежь окна. Сам Николай Алексеевич сидел за столом с разбросанными по нему бумагами и разным мусором, пунцово-красный. Ворот его был расстёгнут, галстук висел на заколке. Директора, похоже, мучило похмелье. Лариса Борисовна, как только вошла, ударилась в слёзы, на что Николай Алексеевич страдальчески поморщился, приказав Зине подождать за дверью.

Зиновий вышел в комнату, где пожилая секретарша отстукивала что-то на пишущей машинке, тогда как рядом стояло чудо техники – компьютер. Зина прислонился к стене и стал прислушиваться к происходящему в соседнем кабинете. Ещё минуту назад он был полон благородного гнева, готов был растерзать любого, кто встал бы на защиту Ларисы Борисовны, а теперь ему было стыдно за свой порыв и жалко её. Много ли, думал он, вины в том, что хочется человеку жить в достатке и не трястись за каждую копейку?.. И ещё он трусил. Как в детстве, когда нужно было отвечать за то, что натворил.

Минут через пять Лариса Борисовна вышла, пронзив наглого ученика убийственным взглядом. Зина понурил голову и постучался к директору:

– Можно?

– Заходи, – сказал Николай Алексеевич со вздохом. – Так, Генералов, в школе без году неделя, и уже возникли какие-то проблемы…

Итогом короткой беседы с директором стало обещание на следующем же уроке публично попросить у Ларисы Борисовны прощения.