Шемхет стояла, смотрела на мертвеца и ждала, когда страх ее спадет, а сострадание возрастет. И как только мера сострадания превысила меру страха, она пошла прямо к нему. Но когда она приблизилась на расстояние пяти шагов, он отвернулся от нее и медленно побрел на юг, по бездорожным холмам.

Шемхет последовала за ним. Мертвый не оборачивался, не говорил и двигался очень медленно. Шемхет старалась идти так же медленно и не смотрела на него. От мертвеца пахло землей и разложением. Шемхет был привычен этот запах, но мешало то, что он исходил от движущегося человека. Глядеть на него было тяжело, неприятно. Шемхет видела трупы и похуже, но они не двигались, не ждали у ворот города, никуда не вели.

День стремительно уходил в сумерки, а Вавилон так же стремительно отдалялся. Шемхет беспокойно оглядывалась: как она попадет в город, если ворота закроются?

Но мертвец все шел и шел вперед.

Тогда она не вытерпела:

– Куда ты ведешь меня?

Ответа не последовало. Тогда она просто встала на месте, и он, не оборачиваясь, тоже сразу остановился. Она сделала несколько шагов назад. Он остался стоять спиной к ней. Шемхет снова двинулась вперед, и мертвец пошел вперед вместе с ней.

Наконец они вышли к небольшой низине. Глина под ногами уже заканчивалась, начинался песок – сколько они будут идти по песку? – но мертвец остановился.

Он повернулся к ней лицом. Шемхет ждала слова, жеста, но он так и стоял. Ветер трепал его обрывки одежды, остатки волос. Лицо мертвеца ничего не выражало, глаза были полуприкрыты. «И хорошо!» – подумала рассеянно Шемхет. Из наружнего глаза всегда начинают разлагаться первыми.

Она огляделась. Низина пролегала между двух холмов. Редкие кустарники, никаких следов человека или животных. Шемхет прошлась туда и обратно, а мертвец не двигался. Она поднялась на холм, оттуда открывался ровный вид на дорогу и Вавилон. Она постояла так некоторое время, размышляя. Потом спустилась к мертвецу и сказала:

– Тебя здесь зарыли. В этом овраге. Ты, должно быть, шел наниматься на работу. По дороге. И там ты встретил разбойника… или нет, ты, наоборот, шел с работ, и у тебя было серебро. А разбойники знали, когда тут ходят рабочие с листками серебра. Ты шел один, у тебя был чуждый вид. Может быть, они заговорили с тобой и, узнав о деньгах, убили. А может, ты в кабаке познакомился с дурным человеком, и он пошел с тобой, притворившись другом, и убил тебя, ведь дорога здесь делает крюк. Тебя никто не похоронил бы тут, если бы не необходимость сокрыть преступление…

Мертвец все также молчал. Шемхет с усилием продолжила:

– Тебя убили внезапно и не похоронили, а просто бросили сюда и закидали землей. Никто не прочитал над тобой прощальной молитвы. Никто не накормил тебя, мертвого. Не обернул в чистую ткань. Не оплакал. Твои родные, должно быть, ждут и зовут тебя. Я не могу найти их – Вавилон велик. Ты мал, ты простой человек. Я попытаюсь, но, скорее всего, я не смогу найти их. Это будет чудо, если я их найду. Как и твоего убийцу. Я не смогу его найти, я не смогу привести его к справедливому правосудию Вавилона. Око за око, зуб за зуб. Но если бы ты хотел, чтобы тебя нашли твои родные, ты пришел бы к своей жене или матери. Если бы ты хотел, чтобы твоего убийцу покарали, ты пришел бы к воину, стражнику или судье. Но ты пришел ко мне, жрице пресветлой госпожи. Это значит, что тебя не волнует больше жизнь здесь, а волнует жизнь там. Так? С этим я могу тебе помочь.

Она остановилась. Она понимала, что нужно сделать. Делать этого не хотелось, но Шемхет, привычная к постоянному напряжению воли, взяла мертвеца за руку. За мягкую, безжизненную, полуразложившуюся руку. Потом вытащила из ножен кинжал Эрешкигаль. Этим кинжалом – и только им – можно было «отворять кровь мертвым»: резать мертвую плоть. Это был священный нож, и каждая жрица носила такой на поясе. Каждое утро прокаливала на очищающем огне, потом точила и шла вскрывать и перекраивать тела. Удар такого ножа убивал человека, даже если порез оказывался совсем небольшим. Нож не следовало обнажать попусту или в присутствии непосвященных, но человек, стоявший перед Шемхет, был уже мертв.