– Отец не успел на нее сесть, поэтому просто высекли, и все.

Инну и Шемхет задорно переглянулись. Потом Инну продолжила:

– Ну, тогда ты знаешь все дворцовые сплетни… Хотя вот свежая! Помнишь, два месяца назад привели в гарем новую рабыню? Невысокую, с берегов Нила.

– Я видела ее, но не знаю имени, – ответила Шемхет.

– Она оказалась в тягости. Никто не знает, то ли ее привезли такой во дворец, то ли уже здесь… Будут ждать ее родов и потом отсчитают сроки, чтобы решить, как быть с ней и ребенком.

Шемхет раньше деревенела, когда слышала истории про беременности рабынь из гарема. Но рабынь было много, такие истории – часты, и сейчас ей показалось только, будто что-то холодное коснулось на мгновение сердца. Она даже не вспомнила о своей матери.

Вдруг позади раздался гомон. Оказалось, пришла Неруд, а с ней трое мальчишек, которые без устали носились вокруг нее.

Неруд была самой старшей и самой прекрасной из детей Амель-Мардука. Говорили, будто в ней воплотилась ее бабка, мидийская царевна Амитис, ради которой Навуходоносор построил знаменитые висячие сады. Они возвышались прямо у Евфрата каскадами, водопадами зелени – диковинных растений и цветов, чьи названия знали лишь немногие. В них жили прекрасные птицы – звонкоголосые, с подрезанными крыльями. Там и тут располагались небольшие фонтанчики чистой воды. Люди говорили, что таких чудес больше нет в мире, и слава их полетела по всем краям.

Северная царевна гуляла в тени своих садов, спасаясь от беспощадного вавилонского зноя. Однажды там же, среди садов, умерла от неизвестной хвори. Или просто от тоски.

Она родила к тому времени двоих – отца и дядю – и носила под сердцем дочь.

Навуходоносор велел больше не поднимать туда воду, и все диковинные растения и цветы, привезенные с севера, умерли от жажды. То, что составляло великую славу Вавилона, царской же рукой было небрежно брошено в пыль, словно заявление: поглядите, как мало я ценю то, что добыто великим трудом!

Он был расточителен и жесток, великий царь Вавилона.

Отец Шемхет, Неруд и Инну, Амель-Мардук, не был ни жесток, ни велик. Придворные поэты славили его разум и умеренность, но лишь немногие догадывались, что за всем этим скрывается нерешительность, непозволительная для царя вавилонского.

– Да что будешь делать с вами! – сказала Неруд, улыбаясь мальчикам. – Ну, раздевайтесь, ныряйте скорее.

Братья с криками скинули туники и полезли в воду. Возле бассейна стало шумно, тесно, людно.

Шемхет попыталась поговорить с Неруд: а что… а как… – но вскоре поняла бесплодность своих усилий.

Неруд улыбалась, глядя на мальчиков. Она любила их, и те платили ей совершенно исступленной нежностью. Матери у них были разные, и они совсем не походили друг на друга внешне – один был тощий, другой тучный, у одного волосы вились, у третьего были почти прямые. Но когда они двигались, то получалось, что вместе они составляют единое целое. Они плохо знали Шемхет, которая уже ушла жить в храм, когда они родились. Они знали только, что это их сестра, что она своя.

Братья пока воспитывались в гареме, но на будущий год их уже отдадут мужчинам: учиться править колесницей, стрелять из лука, читать и писать, запоминать священные гимны. Неруд дышала над пухом их волос, оплакивая их грядущее превращение в мужчин, как оплакивала бы взросление своих собственных детей.

Кроме этих мальчиков у Амель-Мардука было еще трое старших сыновей. Но двое погибли на поле брани, а третий умер от болезни, и теперь старшему царскому сыну было всего шесть лет. Их отец был еще достаточно молод, и никто не сомневался, что его сыновья успеют возмужать к тому времени, когда одному из них придется править.