– Ты везде была? – он положил руки на пояс, выпятил широкую грудь, и, светло улыбаясь, повернул ко мне лицо. Сверкнули его белые зубы, а под глазами от улыбки образовались мешочки.

– Нет. Это то, куда я хочу съездить, – я спрыгнула со стула и встала рядом с ним, радостная, что мы наконец сменили тему.

– А это что? – спросил Егор, заметив чёрную булавку на юго-западе Англии.

Я замялась.

– А… Это первое направление.

– Почему чёрным?

– Ну… Чтобы отличалось от остальных, наверное, – развела я руками и вернулась обратно на стул у рабочего стола.

Егор последовал за мной.

– Ух! Как в супергеройских фильмах, – парень поднял со стола конверт с письмом из суда по делу о налоговой задолженности, которую я принципиально не хотела гасить, и растопырив три длинных пальца, добавил: – Три «В».

– Что? – не сразу поняла я.

– Васильева Вера Викторовна, – расшифровал он.

– А-а, ты про это. Разве там где-то написано мое отчество?

– Просто догадка, – выкрутился он и его зеленые глаза хитро блеснули.

– По-твоему я не похожа на Витальевну или Валерьевну? Может быть я Васильевна?

– Значит твоего отца зовут… – парень задумчиво поднял взгляд и, примеряясь с мыслями, покачал воображаемые весы. – Васильев Василий? Случаем не Васильевич? Как на бланках для примера. Да, у меня точно была бы детская травма с таким именем, – он смеясь покачал головой, но поймав мой взгляд на шрамах на его запястьях, добавил: – А-а, заметила. Нет, это не травма, это подростковый идиотизм, – Егор холодно улыбнулся. Я с сожалением посмотрела на него. Он быстро опустил глаза. – Хотя… Возможно, я обманываю себя… Пытаюсь скрыть это, быть мужиком, понимаешь? По-правде, мне до сих пор бывает тяжело… Это преследует меня. Всегда со мной. Даже в самые светлые моменты. Наверное, эти шрамы никогда не заживут… Иногда просто так хочется, чтобы хоть кто-нибудь обнял… – Егор протянул ко мне руки, словно моля о помощи. Шрамы на них сверкнули в свете люстры. Когда я растерянно подняла взгляд, он лукаво улыбался.

– Жучара…

Я хмурилась, наблюдая как он хохочет довольный собой.

– Вы так легко клюете на это!

Тем временем что-то привлекло его внимание на столе. Егор протянул руку и в свете лампы блеснула фоторамка. Это была типичная студийная фотосессия девяностых: стандартные позы, сосредоточенные лица, и всё на фоне тяжелых зелёных портьер. С фотографии пристально смотрел молодой мужчина в окружении своей семьи. Строгая военная форма цвета хаки сидела на нём как литая, делая его похожим на неприступную скалу. В одной руке он держал фуражку, а другой придерживал за плечико маленькую девочку в пышном жёлтом платье, сидевшую на его колене. Девочка сердито поправляла толстой ручкой большой белый бант, съехавший на бок её белокурой головки. Позади них, положив тонкую кисть на плечо мужа, стояла женщина в летнем бежевом платье в мелкий цветочек. Короткая стрижка красиво подчеркивала её печальные глаза. И, словно сияя, в этом царстве строгости и печали рядом с ней возвышался подросток: худой, со светлыми непослушными волосами. Он единственный улыбался на фотографии широко, искренне, во все зубы, так, что счастливо выпятил вперед подбородок. Егор приблизил фотографию к лицу.

– Это ты? – повернул он снимок ко мне.

– Ага, мне здесь три.

– Какие щёчки! – рассмеялся парень, комично надув щёки. – Твой отец военный?

Я усмехнулась и скрестила руки на груди.

– Думаешь, нам уже пора перейти к знакомству с родителями?

– А разве нет? Ах, ты ранишь мои чувства. И это после всего, что между нами было! – Егор картинно схватился за сердце и посмотрел на меня исподлобья.