Вероника и здесь скрыла, что она хорошо владеет не только французским, но и английским. Английскому ее учила со второго класса крестная, подруга бабушки с гимназических лет, окончившая еще до революции курсы английского языка. Язык этот с конца XIX века начал входить в моду в связи с развитием Америки, и многие в России его изучали. Говорить в свете по-английски было в начале ХХ века высшим шиком. Крестную звали Виктория Матвеевна, и бабушка настояла, чтобы новорожденную внучку окрестили и нарекли именем крестной матери.

– Виктория означает по-гречески «победа», – говорила бабушка, и мать с отцом уступили. Но дома с самого начала они стали звать ее Вероника.

– Почему Вероника? – удивлялась бабушка, – Это скорее производное от имени Вера.

– При чем тут Вера? – спорила с ней Надежда, любуясь на свою крошку. – Виктория, Вика, Вероника. Посмотрите, какая она миленькая. Ве-ро-ни-ка! – наклонилась она над дочкой. – Это имя более нежное. А официально пусть будет Виктория. Виктория Васильевна Воронцова! Звучит, – удовлетворенно подытожила счастливая мать.

Крестить уехали в церковь под Псковом. В этом городе жили родственники Надежды. От друзей этот факт тщательно скрывался. Крестить советских детей было нельзя. «Не положено», как сказала бы Лев Маргаритыч. Крестик Вероника надевала только на ночь, когда ложилась спать и вместе с бабушкой читала молитву «Отче наш» перед иконкой, которая доставалась из шкафа. Бабушки теперь не было, а привычка перед сном читать молитву осталась.

Наконец Виктория заполнила анкету и, благополучно сдав ее Льву Маргаритычу, уехала на дачу.

Через два дня она узнала, что принята на работу.

Теперь надо будет успевать ежедневно на шестичасовую электричку, но это Веронику не пугало. Всего-то неделя!

В понедельник, в свой первый рабочий день, Вероника приехала раньше назначенного времени. Однако она не была первой, большинство девушек уже собрались в комнате для переодевания. Каждой выделили отдельный шкафчик. Работницы меняли обувь на легкие туфли без каблука, принесенные из дома, и надевали белые халаты, которые выдавались один раз на все время работы. Каждой вменялось в обязанность самостоятельно его стирать и крахмалить, когда это понадобится.

– Чтобы всегда был, как новый, и хорошо отпарен утюгом. В грязных и мятых халатах к работе никого не допущу, – грозно рыкнула Лев Маргаритыч. Сама она всегда была в свежем, отутюженном белоснежном халате, как и все бизнесмены. Но их халаты стирались в прачечной и каждый день выдавались перед началом отсмотра мехов.

После того как девушки отметились в явочном листе и переоделись, они вышли в парадный вестибюль, куда к девяти часам подъехали бизнесмены. Лев Маргаритыч приветствовала клиентов, бойко говорила с ними на английском языке, мило улыбалась и была просто обворожительна. Каждому из потенциальных покупателей пушнины полагалась одна ассистентка, и Лев Маргаритыч быстро распределяла девушек, которые уходили со своими боссами вверх по лестнице, где располагались залы с меховыми лотами. В первый день Вероника попала на работу к немцу, который приехал для закупки каракуля.

Тут она вспомнила, что Коротышкина еще зимой рассказывала об этом «каракулевом» труде. «И, конечно, «самое ужасное» досталось именно мне!» – подумала Вероника, входя следом за немцем в зал. Все было так, как рассказывала Людмила. Мягкие, хорошей выделки, довольно большие по размеру шкуры лежали, связанные по несколько штук на специальных полках в два этажа. Каракуль был черный, коричневый и белый. В каждом лоте только один цвет. Лоты были очень тяжелыми, и возили их девушки на специальных небольших тачках. Но загрузить такой лот на тачку, потом разгрузить и разложить на столе для осмотра – все это требовало больших усилий от юных ассистенток, а ведь следовало еще вернуть мех обратно и заложить следующую партию. И все в быстром темпе, ни разу не присев. Собственно, присесть было и некуда. Если только завалиться на эти самые шкуры. Бизнесмены также работали стоя, склонившись над столами. Во всем зале не было ни одного стула.