Жюстиньен машинально помассировал затылок:

– Спасибо…

– Поспите еще, – посоветовал Венёр. – Я подежурю за вас.

– Зачем? – прервал его порыв Жюстиньен.

– Зачем? – повторил ботаник немного растерянно. – Ну, потому что от вашей кончины сейчас, полагаю, было бы мало пользы. – И вновь став серьезным, добавил: – Интересно, через что вам пришлось пройти, чтобы задать такой вопрос?

Жюстиньен услышал в его голосе нечто вроде сочувствия. И всё же он насторожился. Через что ему пришлось пройти?

– Через океан. А потом через несколько зим в Акадии.

Он не любил откровенничать. Не любил говорить о себе, разве что когда пил. Разумеется, не воду. Поэтому переадресовал вопрос ботанику:

– А вы давно уехали из Франции?

Жюстиньену показалось, что он заметил легкое колебание со стороны Венёра. Однако сам не мог точно определить эмоции своего собеседника.

– Я здесь родился, – выпалил ботаник. – В смысле, не на этом острове, а на этом берегу океана. Меня ничто не связывает с Европой.

Если бы Жюстиньен был чуть посмелее, то постарался бы разузнать больше. Но сейчас ему просто не хотелось больше ни о чем говорить. И снова засыпать тоже. Особенно засыпать.

– Ложитесь спать, – предложил он Венёру усталым голосом. – Я подниму вас в конце вашей смены.

Ботаник с сомнением посмотрел на него:

– Вы уверены?..

– Держаться на ногах? Наконец… бодрствовать? Да.

Жюстиньен постарался изобразить на своем лице бодрое настроение. Венёр смерил его взглядом.

– Позовите меня, – настаивал он. – Если вы почувствуете себя плохо, устанете или…

– Все будет хорошо, – прервал его молодой дворянин. – Я без колебаний обращусь к вам за помощью в случае необходимости.

Венёр протянул ему скрученные листья, похожие на жевательный табак, но не имевшие ни вкуса, ни запаха табака.

– Это поможет от дурных снов, – просто сказал он.

Жюстиньен кивнул. Венёр пошел прилечь.

Оставшись один, де Салер стал вглядываться в океан, словно проверяя, не выйдет ли тот за свои пределы. Детский ужас, абсурдный кошмар, преследовавший его той ночью на этом чужом берегу. Его пальцы, словно обладая собственной волей, продолжали двигаться – копались в песке, выстукивали бессвязный ритм по бедрам. Жюстиньен хватал себя за запястье, чтобы это остановить. Ему следовало сосредоточиться на вполне реальных опасностях момента. Стоящий позади лес, в котором обитало достаточно хищников, чтобы уничтожить их маленькую группу. И, конечно же, холод. С тех пор как Жюстиньен впал в немилость и оказался в самой холодной из известных ему стран, он стал испытывать особое отвращение к холоду. Однако еще большее недоверие он питал к людям. К этой разношерстной группе выживших, которых судьба свела здесь. В отличие от многих философов, молодой дворянин не считал, что трудности и дикая природа делают людей лучше. Пожалуй, только пастор не вызывал у него опасений. Абсолютно никакого доверия не внушал Берроу, этот английский офицер, слишком усердно собиравший оружие. Лесному бегуну было сложно принять авторитет Мари. Ботаник Венёр тоже не скрывал своего негативного отношения к ней. Даже самому Жюстиньену становилось не по себе в ее присутствии. Не говоря уже о том, что он до сих пор не выяснил, почему она следила за ним в Порт-Ройале. Жюстиньен почесал зудевшую кожу на голове. Постарался успокоить дыхание и привести мысли в порядок.

Испытания не объединяют людей. У Жюстиньена были все основания так считать. Откуда может быть нанесен первый удар? Что станет первой искрой?

Пальцы Жюстиньена погрузились в песок, и это прикосновение отчасти успокоило его. Он устремил взгляд в темноту побережья. Д’Оберни прибыл сюда, чтобы потеряться, просто чтобы провести контур этого побережья, начертить линию черными чернилами на пожелтевшей белой бумаге. Де Салер никогда не встречался с картографом, не знал ни его лица, ни голоса, ни телосложения. Однако чувствовал, что в каком-то смысле знаком с ним. Ведь он уже встречал подобных ученых путешественников в парижских салонах. Эти мудрецы готовы отправиться на край света, чтобы проследить путь планеты, зарисовать новый цветок… Он вспомнил, с каким сиянием в глазах они рассказывали о своих будущих приключениях. Этот блеск был ярче, чем на празднике или после алкоголя. Без сомнения, и д’Оберни был в свое время одержим этой страстью. Неизвестно, сохранилась ли она до сих пор.