– Отец! Я пытаюсь обратиться как живой к живому!

– Если б ты только мог. – Балтазар знал, что Андре перестал передавать бумаге свои впечатления, и потому скривил лицо в неблагородной гримасе, где складки язвительной насмешки были еще самое лучшее. – Вечное легкомыслие и оплошности. Такой живой парень – и на тебе! – забыл сигары.

Артур поспешил распахнуть перед старцем свою собственную кожаную сигарницу, Балтазар и впрямь взял одну.

– Припасу на день Страшного суда. – На лице его отразилась неприкрытая злоба. – Нерушимо лишь то, что заработано во сне. – Уж не подразумевал ли он сигару?

Артур, побагровев от негодования, готов был разразиться потоком бранных слов: старый обманщик! Значит, у тебя есть деньги и ты никоим образом не разорен. Хитроумный сквалыга спасает себя и свое добро под защитой вечности! Но намерение промелькнуло и скрылось, и уже не имело смысла произносить это вслух: слишком все было неправдоподобно. Миллионер, который из скупости и хвастовства надевает ливрею умершего слуги!

– У тебя, по крайней мере, остался твой Непомук, – сказал Артур, как бы утешая, но с тайной целью выразить презрение. Лишь бы он не начал упиваться ненужными вывертами своего доброго старика.

Последнего, однако, ничуть не тяготил подобный оборот разговора.

– Чем объяснить твой сегодняшний визит, сын мой? – спросил он. – Не тем ли, что, как тебе кажется, мне стукнуло девяносто?

Но потрясли эти слова Андре:

– Как, дедушка, тебе еще нет девяноста?

– Не еще, а уже, – гласил ответ. – Поскольку я вычеркнут из календаря, можете отложить его в сторону. Не думаешь ли ты, что человека вне времени сколько-нибудь занимает летосчисление? Вы вполне могли пожаловать завтра, но с тем же успехом и три века спустя. Бесконечность простирается перед мигом моего земного бытия. И после него. В ее необъятных просторах исчезает и моя шахта, и моя узкоколейка, и чин, пожалованный мне за утерю, и государство, даровавшее мне отличия, одновременно навязавшее мне миллионы и отобравшее их. Всего этого как бы и не было. Так, остались побасенки. Il radote.

– Пятьдесят тысяч меня бы выручили, – произнес Артур, внешне без всякой связи. Он сам себе удивился, ибо плавный переход к подобной просьбе был уже отчетливо сформулирован у него в голове.

Балтазар по-прежнему делал вид, будто обращается исключительно к Андре:

– Ты, дитя мое, все еще способен обогатить свой ум опытом ушедшего из жизни. А потому останься со мной, когда твой отец покинет нас, дабы спешно заняться своими неотложными делами.

Артур уже встал и хотел побыстрее выйти, но замедлил движения, услышав, как Балтазар наставляет своего внука:

– Все тлен и суета. Я никогда не занимался неотложными делами – прибылью так же мало, как и убытком. Я не сражался, я предоставлял это другим. Они устраивали войну. Потом опять войну. А я умер с миром.

Подойдя к двери, Артур решительно повернул стопы.

– Отец! Я без спросу вторгся в твои воспоминания. Но настоящее не позволяет, чтоб его требованиями пренебрегали. Одолжи мне пятьдесят тысяч. Для тебя это тоже будет небесполезно. Представилась уникальная возможность расширить мое дело.

– Докуда? – спросил Балтазар, завершив пристальное разглядывание не то Артура, не то суетного настоящего. – Разве ты бессмертен? Разве твоим делам не положен предел? Мне жаль тебя. Еще только пятьдесят лет, самая гуща жизни. Должно быть, это ужасно.

– Ну, тогда сорок, – потребовал Артур, нахально и в то же время степенно, как это было ему присуще.

Старик покачал головой.

– Ты выполняешь формальности суеверия, как еще мальчиком заглядывал под кровать, хотя там ничего не было.