Хлоя только всплескивала руками, когда ее сынок являлся домой под вечер с разбитыми коленками и локтями, в рваной грязной одежде, с волосами, полными иголок и репьев. А еще к этому часто прибавлялись разбитый нос, синяк на лбу и победная удаль в глазах.

Ора Карпо – «Плодоносящая» – уже восемь раз открывала небесные врата, посылая на землю осень, но Иолай продолжал оставаться самым маленьким среди своих сверстников; и все-таки он не задумываясь лез в драку с мальчишками куда больше и сильнее себя. Очень часто ему крепко доставалось в этих драках, но и его противники никогда не выходили из боя без урона, так что в конце концов даже тупоумный дылда Меналк понял, что победы в схватках с Иолаем даются ему слишком дорогой ценой. И что лучше уж не дразнить этого худенького белобрысого малыша, спрашивая, в каком стогу сена его мать потеряла его отца.

Сам Иолай пару раз спрашивал Хлою об отце, но из уклончивых грустных ответов понял только одно: все, что отец оставил на память его матери – это плоский роговой амулет, висящий у нее на груди… Ну, и конечно, его самого, Иолая – самое большое сокровище в ее жизни!

– Значит, мой отец вполне может быть даже богом, правда же, мам? Вот я и скажу об этом завтра Меналку, а если он опять посмеет назвать тебя бесстыдницей, снова наваляю ему по ушам!

Так Иолай и сделал, и разгневанный отец Меналка в который раз явился к коретеру жаловаться на его несносного внука. Теллеас (тоже в который раз) громогласно пригрозил спустить с драчуна шкуру – но беспомощно махнул рукой и не пошел за прутом, когда Иолай без малейшего раскаяния обхватил разгневанного дедушку за бока, запрокинул светловолосую голову и уставился на старика смеющимися зелеными глазами.

Во всей деревне только Хлоя и Иолай не боялись Теллеаса, а коретер любил приемную дочь не меньше, чем родную, и втайне отчаянно гордился внуком, замечая, как часто тот верховодит в играх, в которых участвуют мальчишки гораздо старше его.

Хлоя никогда не ругала сына, но одно ее просительное слово могло призвать озорника к порядку куда быстрее, чем самая громовая ругань Теллеаса. Хлоя вообще никогда не сердилась и не кричала, она была настолько же молчаливой и тихой, насколько Иолай был болтливым и шумным, и лишь иногда напевала что-то вполголоса, занимаясь работой по дому…

А ее бедовый отпрыск в это время гонял по окрестным лесам с компанией других деревенских сорванцов, распугивая буйными играми оленей, лис и кабанов.

Но после ужина, когда вся семья собиралась у очага, Иолай пристраивался рядом с матерью, клал голову ей на колени и становился таким же тихим и молчаливым, как она.

Теллеас рассказывал новости этого дня, Иолай смотрел на красные угли в очаге, а Хлоя ласково перебирала светлые кудри сына, вынимая из них репьи и чешуйки сосновой коры… Интересно, догадывалась ли она, что Иолай каждый вечер нарочно сует в волосы этот мусор, чтобы поблаженствовать потом под ее нежными легкими пальцами?

– Опять сатиры попортили двух овец у старого Гисмана, – сказал однажды весенним душным вечером Теллеас. – Выстригли у них на боках изображение фаллоса! Чего улыбаешься, Иолай? Уж лучше бы волки повадились шастать в овчарни, чем эти лесные шельмецы… На волков-то есть ловчие ямы, ловушки, дубины – а как сладишь с этими козлоногими шутниками?

– А давай, я что-нибудь придумаю, деда! – оживился Иолай, поднимая голову с материнских колен. – Чего эти козлоногие боятся?

– Я вот те придумаю! – рявкнул Теллеас, привычно протягивая руку за посохом. – Хватит того, что ты уже напридумывал вчера! Кто катался верхом на борове Кианея? Кто, я тебя спрашиваю?!