На осмотре очистной системы я сопровождал Патрушева и Кирина, как и другие замы. Необычного ничего не могу припомнить, всё шло по программе визита. Разве что… Вы знаете, техничка наша, Анна Гурамовна, была какая-то заторможенная. После обеда, помню, прямо долго она возилась в туалетах. Наверно, болела, потому что в маске была… Зато вечером уборные сверкали просто. После отъезда Константина Дмитрича нас отпустили работать. Я пытался разобраться с этими неполадками, звонил партнёрам, вместе с Сашей искали ошибку в системе, но не нашли. Задержался на работе до позднего вечера – Родион Харитонович может подтвердить, он тоже работал допоздна.

Просматривая записи, Лена следила за перемещениями Кирина. Всё более-менее совпадало с показаниями троих: вот Кирин приехал, коротко поздоровался с Патрушевым и замами, и сразу же сгусток людей потёк через всю ферму к очистным. На острие этой стихийной «свиньи» угрюмо шёл Кирин – было видно его плотную кабанью фигуру и лысый череп. Он шёл наклонив голову и курил почти не переставая.

Вот собрание, потом обед… Это кто там в кухню идёт? А, техничка. Так, пошли в кабинет. Опять техничка, помыла в коридоре, пошла мыть туалет для руководства… Так… Вот Кирин идёт в туалет. А там сейчас техничка. Ага, не пустила… Побежал в туалет для сотрудников, понятно… А это кто? Пронин! Тоже в туалет зашёл! Так, сколько там прошло… пять минут? Вот Пронин вышел. А Кирин? Ну-ка, пять минут вперёд… А, вот и Кирин вышел. Действительно, пободрел, пошёл в кабинет обратно. Поговорить, что ли, с этой техничкой… Может, слышала что?

– Родион Харитонович, а можно мне с вашей уборщицей поговорить?

– Кхм! Кху! С Анной Г-Гурамовной? – вопрос Лены застал Патрушева, когда тот пил воду. Директор прокашлялся ещё раз, прежде чем ответить.

– Да, конечно… Только вы с терпением отнеситесь: у неё паралич лицевого нерва, ей непросто говорить.

Патрушев вышел и начал кого-то выкрикивать, затем вернулся. Через несколько минут дверь открылась, и в кабинет не спеша вошла худая женщина лет сорока пяти, в косынке, голубой робе и в фартуке. Она держала в руках резиновые перчатки.

Когда-то она без сомнения была красива: изящный с еле выгнутой спинкой нос; большие глаза цвета белого винограда с темно-серой каймой зрачка; большой чувственный рот с полными губами. Но паралич как будто подвесил к левой половине лица невидимую гирю: уголок одного глаза опустился, половина рта уехала вниз.

– Анна Гурамовна, меня зовут Елена Смирнова. Я расследую дело об убийстве депутата Кирина. Могу я задать вам несколько вопросов?

– Пожалуйщта. Ещли тщолько буджет отщ меня какая-тщо польжа…

Смирнова взглянула на Патрушева, и тот покорно покинул кабинет.

– Могу я записать вашу фамилию?

– Лучше напфишу… – Анна взяла листок для заметок со стола директора и карандашом написала «Мушкудиани».

– Я знаю, это будет непросто, всё-таки год прошёл… Но постарайтесь вспомнить пятое сентября прошлого года, день, когда Константин Кирин приезжал на ферму. Вы не замечали странного поведения за сотрудниками? За Патрушевым, либо за его замом по безопасности Абсалямовым? Или за начальником очистного участка Прониным?

– Я помню, что он приезжал, – начала медленно и с шипением выговаривать Мушкудиани. – Патрушев тогда попросил тщательнее прибрать везде. Я и прибирала. Замы его, правда, успели за полдня загадить туалет для руководства так, что мне пришлось после обеда его снова намывать…

– А за обедом вы что-нибудь необычное замечали? Я видела по камерам, вы ходили на пищеблок, пока Кирин обедал.

Уборщица помолчала секунды две и ответила: