Наталья предполагает, что Костя утопил ее дочь из чувства собственной неполноценности. Мол, ее дочери он никогда не был достоин.

Светка и вправду всегда была яркой, сексуальной блондинкой с пышными формами, легким характером, и мужики деревенские прям млели только от одного ее взгляда. А муж ее – Костик, – худощавый и малорослый. Молчаливый, тихий и беседу с трудом поддерживал, и шутки не умел ввернуть, как умели деревенские весельчаки. Что в нем Светка нашла? Никто не понимал. Никто, кроме меня. В Костике ее привлекла его душевная теплота, Светка говаривала мне, что с ним она чувствует себя так уютно, как у мамы в животике. И, насколько мне было известно, жили они душа в душу вот уж семь лет. Не все, значит, я знала.

– Тихий, тихий, а вон че натворил. Изверг. – Мама покачала головой. – Его участковый наш, Петя, у себя в будке держит. Петя говорит, что Костя сначала кричал, что не убивал Свету, а теперь отмалчивается. Ой, в общем, дурдом.

После обеда я решила навестить Наталью Степановну, маму моей покойной подруги. Переодевшись в темную майку и темные джинсы, я вышла на широкую нашу улицу. В тени заборов лежали утомленные жарой собаки. Завидев меня, они лениво гавкали, но, видя, что я не обращаю на них внимания, ложили свои лохматые головы обратно на землю и прикрывали глаза. С деревенскими собаками так и надо себя вести – спокойно и невозмутимо, тогда они будут принимать тебя за свою. Ну, то есть, за местную.

Окна на домах были распахнуты, в них колыхались белоснежные и голубенькие тюли. На подоконниках виднелись горшки с цветами. Тут и там за заборами слышалась беззлобная перебранка мужиков, снующих по хозяйству в своих дворах. Мимо меня пронеслись мальчишки на велосипедах и скрылись под кантимировским бугром – на речку поехали.

Наталья Степановна встретила меня со скорбно поджатыми губами и в траурном черном платье. Светка у нее была единственным ребенком. По двору ходили люди, с "задов" (задний двор) раздавались голоса. Участковый Петя, приезжий следователь осматривали место преступления. Сын Светки семилетний Васютка, худенький темноволосый мальчик с зелеными глазами, сидел у поленницы и ковырял палочкой землю. Всеми забытый. Я подошла к нему, дотронулась до плечика мальчика.

– Здравствуй, Вася, – тихо сказала я.

Вася поднял на меня свои изумрудные глаза и поздоровался.

– Здрасте, теть Глаша.

– Чего делаешь?

Васька покосился на бабушку, которая стояла чуть поодаль, прижимая сухонькие кулачки к груди.

– Бабушка меня не пускает поиграть, говорит что-то с мамой случилось, и мне нельзя никуда выходить из дома. – пожаловался он.

Сзади раздались сдержанные рыдания. Наталья Степановна. Я обернулась к ней и сказала:

– Может быть, Васю к моим родителям отправить? Чего он тут… – Обведя взглядом людей, я кивнула на Васю, давая понять женщине, что мальчику тут нечего делать.

– И верно, – согласилась Наталья. – Иди, сыночек, домой к тете Глаше. Иди, там дедушка Петро, иди родимый. – она легонько подтолкнула мальчика в калитку.

До нашего дома отсюда было недалеко, мы жили от Кантимировских за три дома вверх по улице.

После того как мальчик ушел, я отправилась на задний двор. Приезжий следователь и участковый Петя тихо переговаривались, стоя внутри коровника. Следователь распоряжался привести в сельсовет всех свидетелей, Петя кивал. Увидев меня, Петя махнул мне, мол, привет.

Я подошла к калитке заднего двора, открыла ее и вышла на улицу. Дом Кантимировских стоял на бугре, сразу за двором начинался пологий спуск на поле, а дальше, вдалеке виднелась березовая роща, затем река, где мы со Светкой в детстве купались, и где сейчас купаются все деревенские жители. Под бугром, пощипывая траву, ходили стреноженные лошади. Скотине не давали пастись так близко. Издавна пастухи по утрам сгоняли скот за реку, а вечером гнали обратно в деревню. А поле под Кантимировским двором всегда предназначалось трудовым лошадям, которых никто не отпускал пастись за рекой, поскольку мало кому хочется каждый день ходить за конем в такую даль.