А вы замечали, что иногда, придя на кладбище, не можете найти могилу? Вот вроде и место знаете, и номер аллейки, а могила будто пропала. А всё просто: не хочет вас душа покойника видеть, вот и водит вокруг. В моём случае душа – это я, водить кругами некому. Праху всё равно, кто ходит, а кто нет.

Душа я… Значит, надо сосредоточиться. Как там Васятка учил заклинания запоминать? Просто сосредоточиться и дать душе вспомнить. Так и сейчас – дать душе вспомнить. Закрыл глаза, вслушался в шумы кладбища. Мама молодец, стоит, молча ждёт. Слева какая-то птица радовалась уходящему дню. Открыв глаза, понял, что мне направо, а не налево.

Интересно, кто меня водил? Путал? Хозяин кладбища? Проверял?

Вот она. Холмика уже давно нет, крест железный. Фото, конечно, тоже нет. А вот надпись есть. Можно прочесть:

– Здесь покоится Акимов Козьма Аристархович. Вечная память. 1836—1940 гг.

– Сколько? – Мама взяла телефон, открыла приложение «Калькулятор». – Сто четыре? Минька, ты не ошибся?

– Нет, мам. Не ошибся. Это здесь. Сработает дедово заклинание. Они опять с бабушкой встретятся.

– Откуда ты знаешь? – Мама внимательно посмотрела на меня. – И что за заклинание?

– Чувствую. Я не могу объяснить тебе, но это тут. – Я положил руку себе на живот. – Тут чувствую. А заклинание… Дед бабушку очень любил, в этой жизни с ней хочет быть. Какое-то заклинание на могиле оставил. Я ещё не знаю, как это делать. Не понимаю. – Постарался я объяснить всё маме.

– Господи, Минька, но ему же 104 года. А во сне такой молодой. Как так?

– Мама, это не он был, это заклятье сработало. Кого ты себе придумала, тот во сне и приходил.

– Никого я не придумывала, – почему-то обиделась мама. Развернулась и вышла на аллейку. – Ну, ты идёшь? – Она протянула мне руку.

Постояв ещё с минуту и больше не почувствовав ничего, я протянул руку маме. Всё, домой.

Домой с мамой мы шли молча. Я думал о дедовом заклятии, мама, скорее всего, об Акимове. А может, о родителях – лицо у неё уж очень грустное.

Нас встречала Белка. Сидела в прихожей и с интересом разглядывала меня и маму, наклоняя свою красивую головку то в одну сторону, то в другую.

– Минька, давай чайку попьём, – предложила мама, когда мы вошли в квартиру. – И Васятку с Евграфычем позовём, я с ними поближе познакомлюсь. Всё же в одной квартире живём.

– Давай, – нехотя согласился я. Вот зачем ей поближе с домовым знакомиться? И с Васяткой? Надо как-то вежливо объяснить, что это не люди и не кошечки-собачки.

– Ты тапочки обуй и ручки помой, а я стол пока накрою.

Мотнув головой, снял кроссовки, сунул ноги в тапки и… ёлки-палки!

– Белка! – завопил я, снимая тапок и носок, при этом стараясь бежать за кошкой, которая после моего вопля рванула с пробуксовкой в мамину спальню.

На крик выскочила мама, всплеснула руками, подхватила меня под мышки, встряхнула.

– Что случилось? Ты чего орёшь?

– Белка мне в тапок нагадила! – со слезами на глазах начал объяснять я.

– Что? Дай сюда тапок. – Мама подняла обувь к глазам, понюхала, сморщила нос. – Написала, – констатировала она. – Мы же сами виноваты, туалет закрыли. Что бедному животному делать? Она больше не будет.

– Ага, откуда ты знаешь? – недовольно буркнул я. – Она тебе сказала?

– Ну нет, конечно. Я прикреплю записку на дверь со словом «туалет». Нет, не очень… – Мама задумалась. – Просто напишу: «Белка». И будем помнить, что когда уходим, дверь в туалет надо открывать. Да, моя милая, – наклонилась мама к кошке, которая вышла из спальни, и подхватила её на руки.

– Она говорит, это за идею напоить касторкой, – прошептал мне Васятка.

– Ведьма, – буркнул я, усаживаясь за стол.