– Прости меня, я слишком резко выразилась. Не надо было об этом говорить.

– Тупая дура!

Удар в лицо свалил меня на бетонную дорожку…

Мгновенный приступ острой паники лишил меня остатков здравомыслия. Сжавшись в комочек, я дрожала всем телом, задыхаясь от ужаса и ощущения невозможности спасения. Не знаю, сколько я так пролежала под красивыми воротами с золотыми ангелочками. Лишь постепенно до сознания стало доходить, что рядом никого нет. Кое-как я встала и попробовала коснуться лица. Левый глаз не открывался, щека горела огнем, а руки тряслись как у старушки, лет двадцать страдающей от болезни Паркинсона.

Я знала, что вселенная несправедлива, что люди несправедливы. Но жестокость брата оказалась хуже, чем все, что я могла себе о нем вообразить. Собрав волю в кулак, я заставила себя успокоиться. Постепенно ушла дрожь из коленок, перестали дергаться пальцы, немного выровнялось сердцебиение. Я представила, как кубики идеального льда – полупрозрачного, правильного, чистого – касаются наливающейся тяжестью щеки и снимают боль, стирают грязь, смывают обиду. Мысленно бросившись в целую ванну изо льда, я почувствовала, как спасительный холод исцеляет раны тела и души.

Я замерзла, зато почувствовала себя намного лучше. Повернувшись к уродливым толстозадым младенцам с крыльями, я позволила своей темной стороне на пару минут вырваться на волю. Под прицелом камер наблюдения я плюнула под ворота и от души пожелала зла:

– Будь проклято это место. Будь проклято все, что тебе, брат, здесь дорого. Будь прокляты дни, что проведешь ты здесь…

Ночной поезд возвращал меня в столицу, мелькающие за окном огоньки манили очарованием неизвестности. Где-то там, рядом с этими огоньками, люди любили друг друга, растили детей, радовались жизни. А в моей голове древний инстинкт прятал воспоминания о счастливом детстве. Прятал поглубже и подальше. Теперь думать о мудром Каа без боли будет невозможно. Лучше вообще никогда о нем не думать…

Женщины определенно куда более сильный пол. Полностью вымотанная ужасной поездкой, я мечтала только о том, что залезу в кровать и спокойно отосплюсь. Но Кирилл взялся продемонстрировать мне свою заботу по полной программе. Сначала он держал холодный компресс у моего лица и уговаривал меня отправиться к его отцу, который, оказывается, врач. Потом он выражал свое негодование и грозился убить моего брата-подлеца. Спустя два часа переживаний вокруг моего заплывшего глаза я уже не очень понимала – это мне больно или ему? Когда любимый отчалил на важное редакционное совещание, я вздохнула с облегчением, но ненадолго.

Запиликал телефон. Городской.

Плюющаяся раздражением трубка поведала, что, оказывается, менты, расследующие убийство Одоевского, хотели меня видеть еще вчера. Сегодня же коротко изложенный ультиматум Бирмана сводился к двум возможностям: или я приезжаю к нему сама сейчас же, или меня привозят к нему в наручниках и под конвоем.

Я поехала в ментовку на такси. Хоть подремала, пока авто тащилось по пробкам остывающего после лета города.

Бирман и те же двое его коллег – великан и очкарик – встретили меня с явным и живым интересом. Тщательно замазанный синяк, увы, просвечивал сквозь слои тонального крема и пудры. Глаз оставался опухшим. И что они на меня уставились? Мой вид как нельзя лучше подходил к обстановке их жалкого кабинета.

На этот раз я вовремя прислушалась и запомнила, что верзилу зовут Владом, а очкарика – Колей. И при более пристальном рассмотрении очкарик оказался совсем не хлюпиком. Скорее он сознательно создавал такое представление о себе.