Костя сделал паузу, чтобы отдышаться, а потом уже спокойно спросил:

– А где ты нашла фотографии?

– У одного фотографа. Он сделал несколько снимков мамы в стиле Серебряного века. Очень красивые снимки. Он и меня пытался так снимать, но Акела говорит, что плохо получилось, хотя я на нее похожа.

– Глупости не мели.

– Слушай, Костя, ну почему ты так меня не любишь? Я ничего плохого тебе не делала, ничего у тебя никогда не просила. Меня точно также усыновили, как тебя. Мы же дружили в детстве.

– Мои родители умерли. Но они хотя бы существовали. А ты – никому не нужный выродок. Ты должна была умереть. Я помню те разговоры: всего каких-то полчаса не хватило, и мне не пришлось бы тебя терпеть.

– А в своих родителях ты уверен?

– Более чем. Я выкупил документы из дома ребенка, нас всех из одного и того же дома номер сорок пять усыновляли. И в тех бумагах все честь по чести расписано. Моя мать при родах умерла, а отец на стройке погиб. Сашкины родители утонули. Мы – нормальные. Я даже могилы своих нашел. А вот ты – неизвестно кто. Ты – урод по определению.

– Ты не можешь принять того, что я была нежеланным ребенком?

– Мама на тебя тратила кучу времени. Возилась с тобой, причесывала, одевала, холила. Ты помнишь, как она учила тебя танцевать? А как костюмы тебе шила для школьных постановок? Как же, Рите надо то, Рите надо это. Моей дорогой девочке нужны настоящие лодочки, нашей красавице нужны шелковые банты. Тьфу! Даже думать об этом противно.

– Но почему, Костя? Она же любила тебя не меньше. Ты получал все, что хотел.

– Тогда мне казалось, что время – бесконечно. Но она погибла. Ты отняла у нее то время, которое могло быть моим. Или Сашкиным. Она была святая и не понимала, что тратит свои драгоценные силы на отбросы.

– Ты винишь меня в том, что тебе ее не хватает?

– Уходи, Маргарита. Ты только злишь меня понапрасну. Я не хочу тебя видеть, не хочу с тобой говорить. Тем более о маме.

Я поднялась и осторожно попятилась к выходу. Есть то, что не в нашей власти изменить. Если уж брат сделал меня козлом (или козой?) отпущения, даже суд по правам человека не докажет обратного.

– Кстати, о твоих связях… Ты о генетике подумала? О том, какие уроды произвели тебя на свет? Поразмышляй и не плоди себе подобных. Ты не должна рожать, ясно?

Я о многом размышляла. И однажды даже проконсультировалась у одного дорогостоящего специалиста. Все, что светило медицины мне изрекло, укладывалось в короткую фразу «всякое бывает». Но брат явно перешел все мыслимые границы. Это равнодушное чмо еще будет рассуждать, должна ли я рожать! Зная, что позже пожалею о сказанном, я отступила еще к двери и выпалила:

– А почему мама не рожала? Может, у нее тоже были основания сомневаться в генетике?

– Ах ты, погань… Самой мало вываляться в грязи, так еще и память матери замарать хочешь?

Костя стал тяжело выбираться из подушек.

– А ты свою родню до какого колена проверил? Точно уродов не было? Родня не рвалась тебя усыновить, может, подозревали, что ты семейные закидоны унаследовал? Боялись такого урода в дом пустить?

– Пошла вон отсюда! Чтобы духу твоего здесь не было! Увижу – прирежу и в реку выкину. Поняла?

Перекошенное лицо Кости выражало крайнюю злобу. Я повернулась и быстро прошла по коридору. Едва я чуть притормозила у выхода, брат догнал меня и сильно толкнул в спину. Мне удалось уцепиться за косяк и не упасть. Я промчалась по лестнице и спустилась на дорожку из желтого кирпича. Теперь она не выглядела сказочной. Выскочив за калитку, на улицу, я остановилась, пытаясь собраться с мыслями. Брат вышел вслед за мной. Я решила, что это удобный момент для: