Солнце в этот день начало палить с раннего утра (как-никак июль месяц).

Мы ехали в общем плацкартном вагоне битком набитом говорливыми пассажирами.

Детишки, играя в пятнашки, бегали по всему вагону, никого не слушая, налетая друг на друга, на взрослых и, даже чуть не сбили с ног проводницу, разносящую чай.

Отовсюду раздавались, то детский плачь, то чей-то безудержный хохот, а вскоре из какого-то отделения вагона послышалось исполняемое хрипло-пьяными голосами, пение:

Ехать было тяжело, нам, во всяком случае. И вся тяжесть этой поездки, то есть связанные с ней неудобства, так говорила мама, лежат на совести папы, потому что он не позаботился своевременно приобрести билеты на скорый поезд.

Поэтому папа, видя мамину раздражительность, не спорил с ней, а только молчаливо, попивал чай.

На мой, неискушённый в таких вопросах, взгляд – это самая правильная позиция со стороны мужчины. Пусть себе вокруг бушует ураган слов, а ты помалкивай и попивай чаёк. А, когда словоизвержение выдохнется, выжди ещё чуток, и можешь вести интеллигентный разговор в духе – «я столько труда вложил чтобы…». И тебя благосклонно выслушают – ну, может, и не совсем благосклонно, но всё же выслушают.

Ближе к вечеру пересекли ещё одну крупную реку – Урал.

Теперь поезд шёл по территории Казахстана.

Наш поезд назывался почтовым. Я спросил у папы – почему почтовый?.. Хотя, и сам давно догадался, почему – сразу за паровозом были прицеплены два почтовых вагона.

Почему два? Наверное, писем и посылок с подарками много вёз этот поезд.

Папа как-то мне сказал: «В Азии, куда мы скоро поедем, проживает много людей, то есть, народностей: узбеки, казахи, китайцы, и ещё эти, как их – киргизы». Да, ещё кто-то, но я не запомнил. Их столько много, что одной моей головы не хватит, чтобы все они уместились в моей голове, но я, когда мы станем там жить, постараюсь выведать у папы, какие ещё люди там живут.

Мы останавливались у каждого полустанка, иногда даже посредине степи, пропуская встречные и обгоняющие нас пассажирские и грузовые поезда. И, больше, на мой взгляд, стояли, чем двигались. Стояли минут по двадцать-тридцать.

От наскучившего всем безделья и однообразия пути, пассажиры выходили из вагонов, и прогуливались вдоль поезда.

А вокруг степь, безоблачное небо, и жаркое солнце!

Изредка, очень высоко в небе, виделся летающий кругами, высматривающий добычу, орёл.

Ночь тоже не давала полноценного отдыха – в вагоне было очень душно. Он за день накалялся так, что даже внутренние вагонные перегородки были горячими.

Все пассажиры спали мокрыми от пота, и дышали открытыми, словно курицы на солнцепёке, ртами. А ещё, не давая спать, то тут, то там, по всему вагону раздавались, то чей-то натужный кашель, то кто-то храпел так, что становилось страшно. И всё время – то в одном конце вагона, то в другом, раздавалось постоянное ночное бормотание.

Давно позади осталось Аральское море, с его обилием на каждой станции и полустанке торговок в цветастых платьях и белых тюрбанах. Они, наверное, во всяком случае, я так решил, выходили к каждому проходящему пассажирскому поезду и приносили на продажу: одни вяленную и свежую рыбу, айран и кумыс; другие – горячие, круто наперчённые манты, или казахские лепёшки и курт.

Мальчишки, все чумазые и загорелые до черноты, в разноцветных тюбетейках на стриженных под «ноль» головах, бегали вдоль состава с вёдрами и бидонами, полными холодной колодезной воды. Кружка воды – от трёх до пяти копеек.

Даже пятилетние девчонки и мальчишки, таща тяжелённое ведро вдвоём, предлагали купить «Су».