Музыка, точно плоский камешек, ухает вниз и прыгает по водной глади, по отражающимся в воде звездам, в сторону мерцающих на другом берегу огоньков.

– Как называется это место? – докрикивается до меня Несусвета, подпрыгивая от возбуждения.

– «Hound club», – отвечает Евгенио, после того как я безуспешно пытаюсь доораться до уже пляшущего Хорхе. – Но каждый год по-разному…

В переходах, как выясняется, мы потеряли Мигеля и Лауру. Отыскать двери, в которые мы вошли, непросто, особенно когда ты уже возле бара, а рядом трясут без устали твой замысловатый коктейль в шесть ингредиентов. Иногда в толпе поодаль мелькает старинный резной шкаф, подпирающий стену плоского серебристого кирпича. Он нем и высок, и визуально важен настолько, что нетрудно понять: это не просто шкаф. Все пляшут, мы невольно заражаемся динамикой – тело начинает переступать с ноги на ногу, руки взлетают, вплетаясь в пылкое действо, бедра захватывает колебательный импульс. Хорхе к тому времени справляется с кренящимся телом и, опытно направив его в музыку, через уши и фрикции вдруг обретает устойчивость. Краснополосая его рубашка факелом вспыхивает в толпе, он одновременно удерживает и коктейль, и Ракель, будто это символы власти. Спутница его тоже мечет себя в хаотичную спираль, полную переплетений рук, движений ног, игр пальцев на невидимом и ускользающем рояле, короткое платье выглядит на ней нарисованным. Я замечаю на испанце другие запонки: отчетливо мужская и женская фигуры сплелись, в единении участвует нота, причем фигуры – серебряные, а нота – черная.

Ищу глазами Несусвету и вижу ее рядом, в полном неистовстве, когда волосы начинают жить отдельной жизнью, черными волнистыми прядями разбегаясь во все стороны и незаметно прикасаясь ко всем деталям окружения. Белое с фиолетовым платье оживает в неоновом свете и начинает оптические игры с каждым задержавшимся взглядом, а таких немало. Некоторые из них она опытно ловит, подпитывая прорезиненное женское эго, в тот момент зрачки ее расширяются, обдавая любопытного мощной волной притяжения, которую неумолимо гашу я, неулыбчиво переминающийся с ноги на ногу рядом. Пять пар наших глаз, включая цвет небесной синевы Евгенио, рисуют отрывчатую дружескую геометрию переглядов, настроение пульсирует, оно словно приобретает форму, распахнув грудь и перехватив дыхание.

В тот момент происходит смена диджея, вслед бесноватому кудрявому испанцу является бледный немец с крашеной головой и серыми кусками ледяных глаз. Он начинает с неконтрастно вяловатой музыки, от которой в зале рождается массовый вздох. Ритуальность, общность движения и восторга пропадают.

– Что за дела? – вскрикивает Несусвета, растеряв гипноволны, от которых вокруг нашей танцевальной воронки закрутились несколько разнонаправленных, как в часовом механизме, групповых шестеренок побольше.

– Играет для себя, – фыркает Ракель, остановившись, отчего с дымом и скрипом наше маленькое сообщество замирает, пользуясь паузой, прикладывается к коктейлям, а далее позволяет оттеснить себя в сторону балкона теми, кого не смущает вдруг подчеркнутый вокал, пронзительно народившийся среди битов и басов.

На балконе я неожиданно замечаю собравшуюся над всем этим открытым пространством высокую волну, странно замершую на высших точках, мерцающую и растущую с каждым новым глотком из коктейльной рюмки. Новость увлекает меня, я вглядываюсь, обнаруживая на волне отражение звездного неба, проглядывающего сквозь ее прозрачную сущность. Пытаюсь обратить внимание Несусветы, но она не видит волны. Взгляд ее не теряет своей вопросительности, хотя она честно следит за моим указательным пальцем.