И, надо же, добежала вовремя. Неожиданно деревья расступились, будто только меня и ждали, и возле большого трухлявого пня оказался мой взъерошенный друг, а перед ним, буквально застыв от ужаса, стоял мальчишка с пепельно-серой шевелюрой. Хотя, стоял – это всё же громко сказано. Скорее он пытался лужицей стечь на землю, да и раствориться там, впитавшись в землю.

– Уйди! Нельзя! – просипела, пытаясь бороться с одышкой.

Зверь посмотрел на меня, слегка обернувшись и недовольно рыкнул.

– Уйди, говорю, – повторила твёрже. – Ребёнок же, – бросила, будто это пояснение для волка хоть что-то да значило. Но, удивительное дело, этот зубастый понимал речь не только, когда это было выгодно для его шкуры, а и во всех остальных случаях тоже. Он рыкнул ещё раз, но уже без прежней агрессии и попятился задом.

А мальчишка тем временем не придумал ничего лучше, как шлёпнуться в обморок.

– Вот ведь, – ругнулась себе под нос и ускорилась. Оттеснила зверя и опустилась коленями на траву. Опять юбку испачкаю, подумалось с грустью, но без огонька как-то. Всё равно мне эта одежда не нравилась, так чего печалиться попусту?

– Ну и чего ты натворил? – отведя непослушные пряди с мальчишеского лица, залюбовалась. Лет ему было около одиннадцати, а может и чуть больше, или меньше. Я не очень-то разбиралась в детском возрасте. Чуть отросшие тёмные волосы, аккуратный нос, вздёрнутый вверх и мягкий овал лица.

Вообще-то, я обращалась к волку, но неожиданно мне ответил малец:

– Мёртвым притворился, отец говорит, это может отпугнуть хищников, – при этом глаза он открывать не спешил. Лишь прислушивался и сжимал в руках траву, цепляясь за неё, как за спасительный круг.

Я хмыкнула, и шёпотом уточнила:

– И что, от многих хищников тебя эта тактика спасла?

Мальчишка приоткрыл один глаз:

– Так первый раз же, – буркнул он как-то виновато. Словно и сам понимал, что тактика так себе и если бы ни я, то быть ему съеденным.

– Ясно, – с трудом сдерживая смех, подала ему руку. – Вставай, давай, гуру маскировки.

– Кто? – парнишка открыл второй глаз и сел, опираясь на руки.

– Ну, тот, кто умеет маскироваться лучше всех, – мне было странно, что он не знал такого слова. Но, мало ли, что я, в детском развитии разбираюсь что ли?

– А-а-а, – как-то заторможенно выдал малец. – А ты кто, тётенька?

Я не выдержала, прыснула. Тётенька, тоже мне. Не готова я к смене статуса с девушки, на тётеньку. Хотя тело это выглядит так, что ничего удивительного в его обращении не было.

– Я – Дарина, а тебя как зовут?

– Микаэль, – пытаясь подтянуть ноги ближе, мальчишка выпятил грудь вперёд. И вот тут я сразу отметила несколько странностей – одежда на ребёнке была какой-то необычной, так сейчас детей одевают разве что для фотосессий в ретростиле. Болотного цвета брюки на подтяжках и серая хлопковая рубашка с закатанными рукавами, словно она была ему несколько великовата. Второе – это имя. У нас, конечно, имеется бум на имена разные, можно и Варфоломея с Августиной какой-нибудь встретить, но, всё равно что-то было не так. И третье, самое странное, пожалуй, его ноги были охвачены деревянными дугами, очень похожими на протезы. Только допотопные какие-то.

– Угу, – промычала, хмурясь и пытаясь сложить всё увиденное воедино.

Что-то меня тревожило, царапало, вот только что?

Посмотрев куда-то мне за спину, мальчишка побледнел и дрожащим голосом попытался произнести хоть что-то:

– А-а-а?

Проследила за его взглядом и махнула рукой:

– Не бойся, он тебя не тронет, – а потом прищурилась и обратилась напрямую к зверю: – Не тронешь же?

А мохнатый этот, взял и фыркнул в ответ. И вот расценивай его фырчание как хочешь – то ли, как знак согласия, то ли как знак протеста.