Вероятно, здесь имеет смысл обратиться к гимнам Ригведы, где с мёдом связаны образы неба и Бога-Творца. Так в гимне "Ко всем-Богам" говорится: "Мед навевают ветры благочестивому, мёд струят реки. Медовыми для нас да будут растения! Мёдом пусть будет Небо – наш отец!"

Обращаясь к божествам утренней и вечерней зари, врачевателям-всадникам, странствующим на запряженной коне-лебедями колеснице по небу – Ашвинам, древний певец просил: "Испейте мёду устами, пьющими мёд. И запрягайте для мёда вашу милую колесницу! Вы освежайте мёдом колею на дороге. Вы везете мешок, полный мёда…"

Аналогии более чем очевидные, хотя между русскими заговорами и гимнами Ригведы пролегли тысячелетия.

А. А. Вигасин в комментарии к книге Р. Б. Пандея "Древнеиндийские домашние обряды отмечает, что: "мёд у индийцев символизировал сущность жизни, бессмертие, он обладал оплодотворяющими способностями и поэтому его вместе с маслом лили в первую борозду (Атхарва-веда)".

Возвращаясь вновь к сюжету сказки "О царе Салтане",

вспомним о ещё одном ведущем персонаже – Царевне-Лебеди, у

которой "месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит".

В сказке "О царе Салтане" перед нами лебедь предстает символом звёздного неба, и это закономерно, в санскрите «ханса» – «гусь, лебедь, душа, высший дух».

Стоит вспомнить, что в хорезмийской концепции происхождения Вселенной есть свидетельство того, что "изначальное божество, заключающее в себе части мироздания, представлялось в образе водоплавающей птицы, что спутником Сарасвати – великой водной богини ведической эпохи был гусь-лебедь, который олицетворял собой всеохватывающее небо.

Напомним, что Юрий Рапопорт считает, что образ водоплавающей птицы "отражает представление об изначальности водной стихии, которую в авестийском пантеоне олицетворяла богиня, чье древнейшее имя, как полагают, было скрыто за тройным эпитетом Ардви Суры Анахиты". Этот образ также зафиксирован в многочисленных заговорах.

"В Окияне-море пуп морской; на том морском пупе – белый камень Олатырь; на белом камне Олатыре сидит белая птица", или: "На море на Окияне, на острове Буяне, на зеленой осоке сидит птица, всем птицам старшая и большая."

В некоторых заговорах остров Буян прямо называется погостом или кладбищем: "Стану, я, раб Божий, благословясь, пойду перекрестясь, пойду я на погост, на Буево… поворочу я на святую могилу, спрошу я у мертвого мертвеца…, " и соотносится с местом, где покоятся умершие: "На мори на Кияни, на острови на Буяни, на камне на высоком стоит гробница, в гробнице лежит красная девица…"

Интересно, что и тридцать три морских витязя – братья Царевны-Лебеди, связанные с морем-Океаном и островом Буяном (в сказке о "Царе Салтане"), известны русским заговорам: "На море Океане, на острове Буяне лежат тридцать три мертвеца…"

Здесь имеет смысл вспомнить, что в ведийской мифологии, как и в древнеиранской общее число древнейших богов составляло тридцать три: на небе – одиннадцать, на земле – одиннадцать, в водах – одиннадцать.

В гимне "К Ашвинам" певец зовет: "Сюда, о Насатьи, с трижды одиннадцатью…", то есть со всеми богами: восемью Васу, одиннадцатью Рудрами, двенадцатью Адитьями, живущими в глубинах неба – космического Океана Вечности.

И наконец, о том, что в сказке "О Царе Салтане" остров Буян действительно является "тем светом", местом, где обитают умершие, свидетельствует постоянное оборотничество князя Гвидона, который при своих возвращениях в мир живых (царство Салтана) использует чужое обличье.

Общеизвестно, что в народном представлении у мёртвых нет обычного земного тела ("у навей нет облика"), поэтому они могут прийти в этот мир, только позаимствовав у кого-то его плоть.