– Вы работаете в бухгалтерии? – уточнил он, не придумав ничего более остроумного.

– Нет, я уборщица в газете. Я и Жанна вдвоем убираем редакцию. Она заболела, теперь всё здание на мне, а подмены больше нет.

На жеманных устах мужчины лучилась едкая улыбка.

– Потерпят ваши полы, – сказал он, – а здоровье больше терпеть не может.

– Нет, доктор, там такую грязь разведут, что потом и не отмоешь.

– Дело, конечно, ваше. Не хотите, как хотите.

Она подписала поданную ей бумагу отказа от госпитализации, и они, забрав чемоданчик, ушли. Весь этот долгий разговор незнакомых людей с бабушкой напустил на Костика чувство голода. Тут же осмелев без посторонних людей, он стал просить есть истеричными криками. После криза Анна Сергеевна чувствовала себя выжатой. Ей стоило огромных усилий накормить мальчика и навести порядок на кухне.

Через час пришла Людмила. Тревоги на лице ни следа, только раздраженная досада. После звонка матери ей пришлось отменить столик в ресторане. Её муж, сутуловатый, светловолосый, в круглых очках и с аккуратным брюшком, не разбегался в красноречии. Он сухо поздоровался с тёщей и также сухо поддакивал, когда Анна Сергеевна просила прощение за их сорванные планы.

– Ей-богу, не хотела я вас отвлекать, – тихо мямлила женщина. – Мне стало плохо неожиданно.

Людмила не распалялась в патетичности.

– Ты утром лекарство пила?

– Забыла. И тут не успела, потому что Ольга, соседка моя, скорую вызвала.

– Ма, я тебе сколько раз говорила пить таблетки вовремя! Их нужно пить по одной каждое утро. А вчера пила?

Ощущая неловкость за строгий тон дочери, Анна Сергеевна уронила взгляд, полный грусти. Ей почему-то захотелось остаться одной. Она не могла поверить, что эту холодную амбициозную женщину, которую с лаской в душе назвала Людмилой, родила она сама.

– И вчера забыла, – помолчав, сказала женщина.

– Забыла она… Вот из-за твоего "забыла" и случаются беды! – Людмила возмущённо поглядела на руку и умерила пыл. – Ладно, время позднее, мы поехали; а то ещё Костика укладывать. И ты ложись и поспи.

Коротким жестом она поцеловала мать в щеку, и кроме брезгливости в тот миг от дочери ничего не исходило. Оставшись наедине со своими мыслями, Анна Сергеевна погасила свет – он сильно давил на глаза, хоть и не был таким уж ярким – включила телевизор и взяла телефон в руки.

– Полина может позвонить, – вслух рассудила она. – А то вдруг не услышу.

Она присела на диван. Маленький телевизор стоял на старой тумбе, слегка загораживая окно по центру. Она понимала через слово, о чём толкуют в передаче, но громкости прибавлять не стала, чтоб не разбудить Ольгу Никифоровну. Та укладывалась не позднее девяти и слышала намного лучше соседки. Да и телевизор больше служил отвлекающим фоном, чтоб не сидеть в кромешной темноте. Конечно, ей становилось легче, но чувство разбитости не оставляло её дряблое тело. Через десять минут она пошла на кухню с телефоном в руке и собрала еду для мужа. И за этим занятием постоянно поглядывала назад, на стол, чтоб не пропустить момент, когда засветится дисплей телефона. Но он также лежал мрачно и безжизненно.

– Наверно, она ещё на работе, – прошептала Анна Сергеевна себе под нос.

Её девочки росли послушными. Она окружала их небывалой заботой и отдавала лучший кусок, покупала вещи и обделяла себя. Она ничего не смыслила в математике и физике, чтоб помогать им в домашних заданиях, не выглядела писанной красавицей на зависть другим. Но в конце концов это не делало её плохой матерью. Она положила для них всё, что имела, и теперь пора бы немножко вернуть себе добро в качестве их благодарности. Именно заботы она ждала от дочерей, и с годами эта формальная потребность стремительно возрастала. Старость делает людей ранимей – нельзя их за это винить.