Миф о Нуртоле – один из вариантов мифа о Коркуте. Этнолог Ерик Кокеев анализирует его как миф об укрощении хаоса гармонией, возникновении времени. Также он может интерпретироваться как вариация мифа о Спасителе, о борьбе Света и Тьмы. Обращает на себя также тот факт, что тенгрианский миф представляет собой инверсию (в Леви-Строссовском смысле) общемирового мифа о Божественном ребенке. Этот миф анализировался в свое время К.Г. Юнгом совместно с его учеником К. Кереньи, а также Дж. Кэмпбеллом. Суть мифа – Божественный ребенок-музыкант, которого из лона первозданного хаоса – изначального океана выносит чудовище (морской змей, дракон и пр.). Миф этот настолько распространен, что в одной и той же мифологии (индийской или греческой, например) он воспроизводится многократно с разными именами богов. «Мы склонны думать… о более широкой, основной связи, которая существовала до всех специфических имен: о связи воды, ребенка и музыки» [61]. Несмотря на вариативность этого мифа, всегда остается неизменным то, что Божественный ребенок, символизирующий Первоначало мира, выходит из стихии, предшествовавшей бытию, символизирующей небытие. Миф о Нуртоле, наоборот, говорит об уходе Божественного ребенка из мира в первоначальную стихию. Эту инверсионность ни в коем случае не следует путать с вторичной мифологизацией – переосмыслением старого мифа, приданием ему дополнительной смысловой нагрузки.

Миф этот очень значительный, представляющий множество возможностей для толкования, и мы не раз будем возвращаться к нему. Сейчас хотелось бы подчеркнуть следующий момент. Период поклонения змею (дракону, океанскому чудовищу), порождающему жизнь, дарующему знания и умения, присущ практически всем народам. Согласно некоторым гипотезам, для евразийских народов период позитивной мифологии змея следует отнести к 8–6 тыс. до н. э. Позднее у индоевропейских народов, например, он сменяется культом солнца, так что змееборческий мотив, мотив победы солнечного героя над змеем вод становится преобладающим. У тюрков солярная мифология, как показывает С. Кондыбай, также была весьма развита, но в связи с сохранением тотемного отношения к змею змееборческая тема не столь распространена. Фактически, по мнению исследователя, фольклорные мотивы негативной оценки змея заимствованы тюрками у их соседей – иранцев, и в таких случаях обычно в имени змея присутствует корень «Мар/Март». (Змееборческий мотив «Ер-Тостика» и легенд типа «Шыңырау», представляющих фрагменты этого мифа, является, на наш взгляд, исключением, подтверждающим правило. Здесь этот мотив дополняет мотив благодеяний змея, составляет с ним диалектическое единство). Эта концепция находит параллель в сравнительном анализе Т. Асемкулова казахского мифа «Жылан қабықты жiгiт», где главный герой получает от царя подземного мира Бапы-хана знания и искусства в благодарность за помощь, и сказки «Малике-и-Маран» из цикла «Тысяча и одна ночь», где иранский чернокнижник пытается получить знания и несметные богатства от царицы подземного мира змеи Малике-и-Маран путем предательства и убийства. Вполне возможно, что эти противоположные трактовки отражают реально свершившуюся в «доисторические» времена драму, в результате которой возникло противостояние тюркской и иранской традиций, а также комплексы, неизжитые до сих пор некоторыми представителями интеллектуальной элиты ираноязычных народов по отношению к кочевникам.