– Да, было бы неплохо, – снова подал голос Оливер, будто специально пытаясь задеть профессора. Но его реплика разбилась о стену безразличия Уильяма.

Он лишь невозмутимо продолжил:

– Все мы люди искусства. Верно? Так давайте рассмотрим миф с творческой позиции. Что, если лабиринт Минотавра – всего лишь проекция нашего внутреннего творческого пути? – Уильям приложил руку к груди, и я заметила, как завороженно студенты впитывали каждое его слово и действие. – Мы блуждаем по нему, зачастую поворачиваем не туда, заходим в тупик, пытаемся схитрить и проломить стены. И все ради того, чтобы добраться до самого сердца лабиринта – до самого темного проявления нашей сущности. Ведь, как известно, центр лабиринта принадлежит Минотавру. – Рид прошелся вдоль стола, и головы всех присутствующих в аудитории повернулись за ним. Даже моя. Не стану отрицать, что теперь меня увлекла его речь. В аудитории царила благоговейная тишина, нарушаемся лишь бархатным голосом профессора: – Минотавра, к слову, все тот же многоуважаемый Фридрих Ницше, наравне с Зигмундом Фрейдом, считал проявлением самого хаоса. И, если вернуться к нашей творческой проекции, выходит, что устрашающий страж лабиринта – это часть нас, часть нашего пути, величайшая преграда, олицетворяющая наши главные страхи. Из чего следует, что каждой творческой личности, приложив достаточно усилий и терпения, отыскав путь к сердцевине, предстоит побороть или же приручить образного монстра. Или же убить. Лишь тогда, приняв даже самые темные уголки души и сильнейшие страхи, мы сумеем воплотить в жизнь величайшие творения. Только тогда познаем истинный источник вдохновения. Здесь. В хаосе нашей души. Окончательно приняв себя.

Слова Уильяма оглушили меня. И до окончания лекции я могла думать только о них. Фраза про хаос души задела внутренние струны. И напомнила мне о словах психолога, к которому я ходила в надежде починить то, что, очевидно, сломалось внутри меня. Жаль, ничего из этого не вышло. Однако доктор Стайн убеждена, что дело даже не ситуации с Уильямом – она просто стала точкой кипения. Последней каплей. С раннего детства я усердно прятала часть эмоций в себе. Запирала негатив. Старалась быть примерной дочерью, участливой подругой, кроткой ученицей. Хотя сепарация от родителей в свое время прошла легко. Я любила их, но никогда не стремилась общаться теснее необходимого минимума. И редкие приезды к ним, в том числе, были связаны с тем, что родные стены продолжали морально давить на меня, Побуждая действовать в угоду чужих интересов, зачастую забывая о себе. В моей жизни почти любая истерика подавлялась стремлением быть удобной.

Однако всем не угодишь.

Вот только поняла я это слишком поздно. И совершенно не представляла, как теперь примириться с той стороной души, которая всегда жаждала нанести ответный удар вместо того, чтобы подставлять другую щеку. Доктор Стайн считала, что без этого я не сумею вернуть себе целостность, без которой не разжечь творческую искру.

– Мисс Перкинс и мисс Деймос, прошу вас задержаться на пару минут, – голос профессора Рида прорвался сквозь липкую пленку страха и замешательства. Я приподняла голову, услышав свою фамилию. – Остальные могут быть свободны.

В недоумении взглянув на часы, я поняла, что лекция подошла к концу, пока я предавалась очередному приступу жалости к себе.

Собрав вещи и перекинув лямку рюкзака через плечо, я настороженно приблизилась к столу Уильяма и встала рядом с Мариссой, спиной к двери.

Дождавшись, когда студенты покинут помещение, профессор Рид обратился к нам: