И больше никаких эксцессов, никаких сюрпризов.

В общем, это мог быть один из множества скучных дней, если бы не одно «но» – странное ощущение, которое я никак не могла отогнать, и мои мысли, постоянно вертящиеся вокруг утренней сцены с начбезом.

Этот взгляд, когда он смотрел на меня на остановке и момент, когда его дыхание чуть не обожгло мою кожу. Трудно поверить, но я реально чувствовала себя странно, как будто бы он оставил какой-то след в моей голове, который никак не стирался.

Такое не должно было происходить. Разумовский и я – это две параллельные прямые, которые никогда не пересекаются. Мы – антиподы. Он – строгий, суровый, безэмоциональный и всегда на высоте. Я – нервная, неугомонная, всегда старающаяся выкрутиться из любой ситуации. Мы как две стороны одной монеты. И я совершенно точно не ожидала, что монета вдруг может стать на ребро. Или даже, как в том анекдоте про алкоголика, который бросит пить, только когда подброшенная монета зависнет в воздухе. Так вот, моя монета зависла в воздухе!

Спускаясь вечером в лифте, я почему-то чувствовала непонятное напряжение в теле. Мандраж. Как будто всё предсказуемое, обычное, уже позади, а впереди – встреча с тем, кто снова перевернёт мой мир вверх тормашками. Странно, но я вдруг ощутила, что, возможно, хочу столкнуться с ним в фойе и увидеть его нечитаемый взгляд, когда он потребует мою сумку на проверку.

Я не могла понять, почему думала об этом? Почему мандражировала в предвкушении? Ведь мы так часто с ним спорили, что иногда я так и вовсе уставала от его вечных упрёков и надменности.

Наверное, просто в обеденное время нужно обедать, а не морочить себе голову и чиркать в блокнот очередные идеи по развитию сюжета книги.

Придя к этому абсолютно нелогичному выводу, я вышла в фойе и…

Что, думаете, у входа стоял начбез собственной персоной?

Ага, фигушки. Не было его.

К моему горькому разочарованию. Как ни странно.

Марго

Далеко от дороги мы не ушли.

Где-то вдалеке ещё слышались испуганные крики крестьян, а лес уже снова жил своей жизнью – солнечные лучи пробивались сквозь густые кроны, золотыми бликами играя в зелени листвы, и звонкие трели птиц сливались в живую симфонию.

Казалось бы, работа сделана, но Алексис вдруг снова напрягся.

Я сразу заметила, как изменилось его лицо: взгляд стал цепким, радужки из фиолетовых превратились практически в чёрные, а тело на мгновение окаменело.

В следующий миг он сорвался с места и исчез в зарослях.

– Что там?! – я бросилась следом, уклоняясь от цепких ветвей чердана, норовивших ударить по лицу и зацепиться за одежду.

Пробежав около сотни шагов вглубь леса, эльф резко остановился и посмотрел под ноги, а потом выхватил из-за плеча лук, натянул тетиву и начал озираться, внимательно вглядываясь в лесную чащобу.

Я подбежала к нему и поражённо замерла.

У его ног лежала малышка-фейри.

Размером с кулачок, она сломанной куклой распласталась на листе ло́пуса – местного травянистого растения с большими широкими листьями, похожими на человеческие ладони. Белёсые крылышки малышки дрожали, будто от холода, а крошечные пальчики слабо сжимались, пытаясь поймать воздух.

Я опустилась на колени и осторожно взяла её в ладони.

Слабо застонав, фейри приоткрыла глаза, едва слышно пролепетала:

– Помо…гите… – и тут же отключилась.

– Как она сюда попала? – пробормотал Алексис, на мгновение повернувшись ко мне. В глазах моего эльфа метались тревога и насторожённость.

– Сейчас не время для вопросов, – я стиснула зубы. – Сначала нужно ей помочь.

Если малышка-фейри ранена, её можно попытаться спасти. Намного хуже, если её фея погибла. Для фейри это тоже означает верную смерть, ведь они – элементали фей. Когда фея рождается на свет, у неё тут же появлялась фейри. И если фея в случае смерти своей маленькой спутницы может жить дальше, пусть уже и без возможности творить магию, то фейри – нет. Без своей феи малышка теряет нить, связывающую её с этим миром. С каждым днём она тускнеет, становясь всё прозрачней, пока однажды не исчезает, бесследно растворившись в воздухе.