- Очень смешно, - закатила она возмущенно глаза и гордо потопала в дом.

12. Глава 12. Василиса

Пётр не обманул – на ужин мы, действительно, будем жрать.

Не есть, не кушать и не ужинать, а прям жрать от души, от пуза.

На столе передо мной на деревянную подставку встала сковородка, наполненная горячей жаренной картошкой с мясом. Сверху Пётр её щедро посыпал зеленью. Рядом с картошкой встал салатник с самым простым и примитивным салатом из огурцов и помидоров. И банка молока из холодильника.

Как это всё просто. Но как же это всё вкусно! По кухне витают такие ароматы, что можно захлебнуться слюной.

- Сало достать? – спросил Пётр, открыв морозилку. Я отрицательно покачала головой. – А рыбу? Строганинку будешь?

- Уже десять вечера. Давайте не будем налегать на тяжелую пищу.

- Я тебе зелени полтазика на картошку накидал. Так что тяжело не будет. Ну, как хочешь, - сказал Пётр и, ничего не взяв из морозилки, сел за стол напротив меня. – Ладно. Время срать, а мы ещё не ели. Приступай.

- Прямо из сковородки? – я выгнула бровь, глядя на то, как Пётр начал вилкой есть картошку прямо из сковородки. Будь здесь моя мама, эта вилка уже торчала бы из его глаза.

- Ну, хочешь из пупка моего поешь.

Молча взяв вилку, я приступила к трапезе, о которой мой желудок уже молил на коленях. Едва языка коснулся вкус мягкой горячей картошки с кусочком жаренной говядины, как я была готова улететь на небушко, чтобы оттуда кричать от удовольствия. Боже, как же это вкусно!

- Опять дрыхнешь? – в блаженство моё ворвался насмешливый мужской голос, и я поняла, что от удовольствия закрыла глаза.

- Я не сплю. И сейчас у крыльца я тоже не спала.

- А по мне, спала, - пожал Пётр плечами. – Как все дети – жопкой кверху.

По моим щекам и шее растекся жар и, наверняка, самая красная краска. Конечно, он всё видел со своего балкона. Еще и поближе подойти не потрудился.

- Я медитировала в позе ребенка, - стояла я на своём. – Если бы вы, Пётр, из солидарности занимались со мной моими делами, как я вашими, то знали бы, что это такое.

- Ну, не, - поморщился мужчина. – Я так только бухой согнуться смогу, и то, если с крыльца упаду или с балкона. И, к слову о твоих делах – рассказывай, за что тебя папенька в ссылку отправил? Где нагрешила? В чем виновна? Рассказывай. Время позднее, спешить нам никуда не надо. Слушаю.

Пока я собирала мысли в кучу и прожевывала огурец из салата, Пётр налил в наши стаканы молоко.

- Если коротко, то папа хочет, чтобы я была самостоятельная, но при этом он не хочет давать мне самостоятельности.

- А если не коротко? Потому сейчас я ни хрена не понял.

- В общем, - выдохнула я шумно и прочистила горло, приготовившись говорить. – Я с детства люблю рисовать. Очень. Училась в художественной школе, но, правда, недолго. Папа решил, что это пустая трата моего времени и его денег. Так вот, рисовать я любила и люблю, и занимаюсь этим до сих пор: пишу картины и продаю их за достаточно приличные деньги. Но папа не считает моё дело чем-то серьёзным и достойным на существование. Для него это всё пустое и бесполезное. Ничего полезного я же не делаю, - поджала я разочаровано губы и опустила взгляд, так как Пётр уж очень внимательно смотрел на меня и слушал. – Папа хочет, чтобы я нашла себе нормальную работу. Чтобы, как все, каждое утро надевала костюм и туфли, и шла на работу, а не сидела дома на полу на шпагате перед картинами.

- На шпагате? – поморщился Пётр. – Стесняюсь спросить, ты из тех ебанутых, которых рисуют свои картины, прикладывая задницу к холсту? Или ты другое место к нему прикладываешь, в шпагате-то?