– Чего глядишь?! – разозлилась девица.

– Вернулась?.. – пискнул мальчик.

– Сиди да помалкивай!

А Баба-яга тем временем спрашивает своего слугу:

– Ночь моя тёмная, не видал ли ты где мешочек мой маленький? Ремешком из волос обмотанный?

– Нет, не видал... – прошипел-прошелестел тот.

– Экая неаккуратная я стала... Совсем древняя и старая, – расстроилась старуха и махнула рукой – отпустила.

Взвился всадник на небо, застучали по воздуху чёрные копыта, выбили искры серебряные, что превратились в звёздочки ясные, да и пропал.

Заходит Баба-яга в чистую избу. Из углов на неё возмущённые пауки глазеют, с потолка удивлённый филин взирает, а со стола глядит старый череп. У печки хныкает мальчик, Варвара смиренно подле него притаилась, а Васька из-под лавки выполз.

– На, – вытащила старуха из кармана три мышки. Одну бросила в жвала мохнатому другу, вторую подкинула в острый клюв птицы, а третью... Над третьей вздохнула, подумала да и свернула ей шею.

Вытаращились гости на Бабу-ягу, а молвить и слова не смеют.

– Вижу, время даром не теряла, – скупо похвалила старуха и уселась на лавку. Корявым пальцем она провела по столешнице и удивилась.

– Я, бабушка, очень старалась!

– И Алёшку не отпустила, – задумчиво проскрежетала та. – Значить, дело и впрямь важное?

– Важное, бабушка! Очень важное! – пустила Варвара слезу горькую и коснулась расшибленной губы. – Я...

– Молчать! – гаркнула старуха. – Слова тебе не давали! Али что ж думаешь, избушку повымела, окошко почистила, печку оттёрла и всё?

– Что прикажешь сделаю! – горячо сказала девица.

– А Алёшку приготовишь?

Мальчик захныкал сильнее, а затем и вовсе расплакался.

– Тише! Никакой мне здесь сырости! – бросила Баба-яга в ребёнка дохлую мышь. Ударило серое тельце точнёхонько в цель, от чего та разразилась ещё большим рыданьем.

– Ну ты что, замолчи, – с некоторой жалостью осторожно пнула ребёнка Варвара.

– Приготовишь, тогда помогу.

– Да как же это... Живехонький он... – растерялась девица.

– А ты сделай так, что б не был живёхоньким, – медленно проговорила старуха, а сама пытливо да жёстко смотрела на гостью.

Схватилась Варвара за кончик косы и стала его теребить. Уж и волосы запутала, и ленту развязала, а никак решиться не могла.

– На-ка, так сподручнее будет, – Баба-яга проворным движением вынула нож. Блеснуло кривое лезвие жёлтым огнём черепа да погасло.

– Его ж сперва помыть надо да откормить... – нашлась девица и кинулась к Алёше. – Ты посмотри, бабушка, какой он тощий! Кожа да кости! – она подняла подбородок мальчика, и тот испуганно покосился на неё.

– Твоя правда, – согласилась старуха. – Но больно уж я косточки люблю обсасывать, мне жирок ни к чему!

Поднялась Баба-яга, поправила дырявую шерстяную жилетку и, прихрамывая, подошла к печи. Провела она задумчиво корявым пальцем по травам, развешанным на ней, остановилась на нескольких длинных пучках, сдёрнула их и протянула гостье.

– Сваришь отвар да напоишь его хорошенько.

– Зачем?

– Чтоб жаркое душистее было! Йи-хи-хи-хи-хи! – оголила в улыбке чёрные зубы старуха. – А я уж его сама потом приготовлю, по-старинному...

Приняла Варвара травы некрепкой рукой. Один пучок крупный, с длинными волосистыми стеблями, плотными да толстыми, листья удлинённые, острые, цветы, хоть и увядшие, крупные, желтоватые, с тёмной сердцевиной. Видела когда-то она это растение, подружки, кажется, беленой его прозвали и странно хихикали, но закончились на этом в травах познания. Второй пучок состоял из огромных белых соцветий, от которых шёл приятный аромат, и крупных листьев тёмно-зеленых. Тут-то Варвара обрадовалась – да это же дурман! Такой рос в отчем доме, матушка любила его за аромат и красоту и сажала вдоль забора. Ну, этот-то цветок точно худого не сделает!