– Кто там?

– Володя, это я – Альбина Антсовна. Пожалуйста, открой мне дверь.

В ответ она услышала…

В этом месте рассказа Альбина снова дала волю слезам.

Я не считаю уместным повторять здесь дословно ту чушь, которую пришлось услышать учительнице из уст забронировавшегося за железными дверями подростка. Суть сводилась к тому, что он, Владимир Соломин, не будет больше никогда учить эстонский язык, не придет ни на один ее урок, так как ненавидит эстонцев, а когда вырастет – будет их всех убивать.

– Мне жаль стекло. Замена стеклопакета, наверно, будет стоить уйму денег, но это мелочь, – подошла наконец к сути своего визита Альбина. – Кто заразил мальчика – вот что главное. Ты знаешь меня, Виктор. Русские ли, эстонцы – мне все равно. Я людей принимаю в сердце не по национальному признаку, а по тому, каков передо мной человек, насколько он интересен как личность. Национализм – это даже не тупиковая ветвь развития, а полная деградация личности. Кто ранил душу впечатлительного подростка, кто заразил его проказой национализма? Не узнав этого, мы не сможем мальчику помочь. Поэтому я пришла к тебе. Поэтому хочу, чтобы ты возбудил уголовное дело о разжигании национальной ненависти.

Виктор, не перебивая Альбины, позволил ей высказаться. Затем, выждав пару минут в молчании, задал ряд вопросов. По словам потерпевшей, в школе Володя Соломин производил впечатление смышленого, любознательного мальчика. Учился средне. Когда в ходе общешкольного опроса учащиеся класса распределяли предметы по степени "любви – не любви", эстонский язык не вышел за пределы любимых предметов ни у одного из опрашиваемых. Следовательно, никто в классе, и Володя в том числе, не считал эстонцев своими врагами. Правда, в пятницу его не было на уроках, но сейчас такая гриппозная погода…

Расспросив учительницу об обстановке в школе, об отношениях между учениками, о настроениях среди преподавателей в связи с тем, что не менее 60 % предметов теперь должны преподаваться на эстонском,[16] Виктор не нашел ничего из ряда вон выходящего. Да, учителя недовольны политическими играми вокруг школьного образования, но это никак не сказывается на межличностных отношениях внутри преподавательского коллектива.

– Эстонцы, русские ли – мы все открыты друг другу. Никто из нас не против сближения русских и эстонских школ, но это должно быть естественным двусторонним процессом, а не насилием государства над русскими детьми и преподавателями русских школ. Единственное, что требуется от министерства – финансовая поддержка начинаниям снизу. Никаких графиков и сроков. И пусть для желающих всегда существуют в Эстонии чисто русские школы. Они будут залогом сохранения и развития в Эстонии русской культуры. Уничтожать то, чем дорожат десятки тысяч полноправных граждан, что делает страну духовно богаче, значит плевать в будущее, сеять семена раздора. Разве в этом задача правительства? Кроме того, не все дети билингвы, чтобы без ущерба для качества образования изучать предметы на иностранном языке, а налоги, на которые существуют министры, платят все родители…

Виктор поднялся из-за столика, прошел в спальную, вернулся, положил перед Альбиной несколько листов чистой бумаги и шариковую ручку:

– Пиши заявление.

– А что писать? – поинтересовалась она.

– Самую суть. Начиная с разбитого стекла и заканчивая теми выражениями, которые тебе довелось услышать от своего ученика. Я мешать не буду. Если не возражаешь, с удовольствием приготовлю для тебя на кухне чашечку турецкого кофе.

– Да, конечно. По-русски писать?

– Все равно. Главное – достоверность, убедительность.