Думаю, инспектор прав, следует выйти на улицу, посмотреть на вывеску. Может, дело в ней? Иначе почему ко мне являются только странные личности? Вдруг там так и написано: нормальным покупателям вход воспрещен. А самая первая визитерша – старушка с притиркой – просто сослепу не разглядела.

У дверей я сбросила тапочки, нацепила свою собственную обувь. Не могу сказать, что кроссовки с платьем в воланах смотрятся идеально, но что поделать. Да и кто меня увидит, очереди к двери нашей лавки точно нет.

– Аккуратнее там! – запричитали тапочки на два голоса, как только оказались на свободе.

Но я не стала их слушать. Что, интересно, я могу делать аккуратнее? Ноги переставлять? Так я и так потихонечку.

Я вышла за дверь, аккуратно ее прикрыла и оглядела свою лавку, так сказать, снаружи. Да уж, зрелище впечатляющее. Теперь понятно, почему к нам редко заходят. Вокруг стояли аккуратные белые домики с цветными заборчиками и вполне благоустроенными садиками вокруг. Посреди этой лепоты моя лавка смотрелась как настоящая развалюха. Бревенчатые стены потемнели и местами рассохлись, крыша покосилась и поросла густым темно-зеленым мхом. Забор из кривых досок едва держался, предоставляя сорнякам и зарослям крапивы полную свободу. Не самое милое местечко…

А уж вывеска… Сказать, что она покосилась, – приблизительно то же самое, что после урагана, вырывающего деревья с корнем, сказать: «Было ветрено». Она буквально висела на одном гвозде и слегка покачивалась. Как только не зашибла никого! Прочитать надпись и вовсе не представлялось возможным, из разборчивых букв там были только две «К». Одна из первого слова, вторая – из второго.

Да уж, ка-ка.

Кака то есть.

Очень символично. Ну и что мне со всей этой красотой делать?

Я стояла, сложив руки на груди, и мрачно рассматривала вверенное мне хозяйство, когда кусты зашевелились. Я повернулась и тихонько вскрикнула. Как только не закричала во всю глотку. А было отчего. Из кустов выползал здоровенный мужик. С заросшей бородой, в лохмотьях, глаза мутные, а в грязной руке – здоровенная бутыль такого же мутного пойла. Выражение лица у него было самое зверское.

– Эй, девка! – хрипло окликнул он меня.

Тут мои нервы не выдержали. Я стрелой метнулась назад в лавку, споткнулась о тапочки и, разумеется, грохнулась. Но лежать я не собиралась. Подскочила, закрыла за собой дверь и вцепилась в ручку на случай, если мужик рванет за мной. Хотя отлично понимала: учитывая его комплекцию, шансов выиграть в борьбе за дверь у меня, прямо скажем, немного.

– Что случилось? – наперебой закудахтали тапочки.

– Там… Там бомж какой-то. Ну то есть бездомный. Здоровенный, пьяный и страшный, – испуганно пролепетала я.

– А! Вот оно что, – протянула правая тапочка. – Это не бездомный, это мастер Гастор.

– Он не страшный, он несчастный, – поддакнула левая.

– Это отчего же он несчастный?

До смерти перепуганная, я была не готова так сразу с ними согласиться.

– Жена у него померла, вот и запил, – сказала одна из тапочек. – А мужик ведь был хороший, работящий, мастер на все руки.

– Мастер? – заинтересовалась я.

Тапки затараторили, перебивая друг друга:

– И какой! Что угодно мог починить и наладить.

– И жена у него была прекраснейшая женщина. Частенько к нам заходила. Очень дружили они с твоей предшественницей.

– У самих-то у них детей не было, вот и привязалась она к девочке. Опекала, советы давала, пирожки приносила.

– Хорошая была. А как не стало ее, он совсем один остался. И вот, не справился с горем.

– Понятно, – протянула я. – А мастер, говорите, хороший…

– Лучший! – хором воскликнули тапочки.