– Тьфу, что за жисть! – пьяный Стас сидел за столом и наливал себе очередной стакан самогона. – Как в тюрьме. То нельзя, это нельзя. Зря, что ли я в вольные люди подался.

–А чо, в тюрьме табе также сытно пилось да елось?– Антип появился из-под стола.

– Тьфу, окаянный! Продрыхся? Садись, налью.

На скамье лежал Илья.

– Эй, грамотный, пить будешь?

– Нет, спасибо. Тошно мне, мутит. Я лучше пройдусь, – и встал.

– Да куда ты пройдёшься? Что атаман говорил, забыл? Пьяным носу на улицу не казать.

– Да я только до околка, что за огородом дойду, может, полегчает, – и вышел.

Фрося слышала, что сказал Илья. Ждала она, когда он один будет. Махом принарядилась и пошла за ним следом. А Илья дошёл до первых берёз, бросил на землю зипун, что прихватил с собой, и лёг. По небу плыли облака. Оно было голубое – голубое и высокое. Золотые листья с берёзки медленно падали, плавно кружились в воздухе. Блестела на солнце лёгкая паутина. Илья отрешенно смотрел на это чудо природы.

– Господи, да что же это со мной стало? Как жизнь-то меня повернула.

Вспомнились студенческие годы, друзья – революционеры, которые затянули Илью в свой кружок. Как сначала с недоверием, а потом всё с нарастающим интересом он стал слушать этих пламенных ораторов. Вроде, правильно говорили, что людям свободу дать надо, что правительство о простом народе и не думает. Складно говорили. Соглашался с ними Илья, но не лежало как-то сердце его к борьбе за рабочее дело. Сам он был из семьи не бедной, мещанской. Родители, образованные люди, любовь ему к искусству и музыке прививали. Брали для него уроки пения у местного музыканта. Тот твердил, что талант у мальчика особый, ему бы в столицу, в консерваторию. Но судьба распорядилась иначе.

Как-то вечером он с другом, скорее по привычке, пришёл на собрание революционеров. И когда худой парень, заканчивая свою пламенную речь, закричал: «Смерть царю – тирану!», в дом ворвались жандармы. Долго не разбирались – сослали всех на каторгу в Сибирь. По дороге на каторгу «политических» соединили с уголовниками. Шли пешком. На третий день Илья стал чувствовать себя всё хуже и хуже. Кружилась голова, ноги как ватные стали, передвигался с трудом. Рядом шёл крепкий молодой мужик. Он появился среди политических недавно, видно пришёл с уголовниками. Шёл молча, но стал чаще поглядывать на молодого, слабенького парня.

– Что, хреново тебе? – спросил он участливо – Впервые, поди, в каторгу?

– Да, плохо мне, сил нет. А на каторгу я в первый раз и, видно, последний.

– За что взяли?

– Политический.

– Ну и дурак! – заключил мужик. – Ладно бы за дело. А то за блажь какую-то.

А у Ильи разболелся живот, началась рвота. На привале мужик сел рядом с лежащим на земле парнем.

– Слышь, политический, не осилишь ты эту дорогу. Не выживешь.

– Да, плохо мне… – сухими губами прошептал Илья.

– Слушай меня. Коли жить хочешь, слушай. Кричи, корчись от боли, катайся по земле. А дальше моё дело.

Илья и вправду застонал, стал корчится и шептать, а потом и кричать:

– Помогите, помогите!

Стоящий недалеко молодой солдат- конвоир подошёл ближе.

– Что, не видишь, помирает малец! – грубо сказал ему мужик.

Несколько политических завозмущались:

– Безобразие! Человек умирает, а он стоит и смотрит! – солдат растерялся, это был его первый конвой, и он не знал, что делать. Это поняли каторжники.

– Беги, доложи начальству, а то с тебя за смерть человека спросят.

Солдат сделал было несколько шагов в сторону начальства, находившегося в начале колонны, но тут же вернулся и подошёл к Илье:

– А что сказать то?– наклонился он над парнем. Но договорить не успел. Сзади получил сильный удар по голове, упал, из рук выпала винтовка. В мгновение ока мужик схватил её и вонзил штык в грудь солдату. На счастье мужика, других охранников поблизости не оказалось. По заключённым прошёл вздох ужаса и удивления.