Звезда Волк ушла куда-то за резные макушки чернеющей рядом рощи; на ясном небе высыпало дружно много других менее ярких и совсем блеклых звездочек и с ними тонкий серп молодого месяца. Варлам тоже вслед за волчицей долго смотрел на ночное небо, и его одолевали человеческие мысли, от которых было невозможно отделаться. Он словно хотел получить оттуда, сверху, разгадку своего существования и ответы на имеющиеся у него вопросы. Но небо всегда молчало, оставаясь немым свидетелем всей его прошедшей жизни на земле, оставляя ему самому решать, как быть дальше.

2

До прихода в Настасьино у Варлама была другая жизнь. Родился он в Вяземском уделе княжества, его отец был из свободных крестьян; и бортничество являлось тем промыслом, которому он сызмальства учился. Весной и летом в лесу с отцом подвязывали на деревья кузова (борты), там же, в лесу, вощили старые дупла для приманки новых роев пчел, а у себя на придворном участке ставили дополнительно колоды; еще имели воскобойню и занимались очисткой сырого воска. Жили все время в трудах, как и их пчелы, но также, как и пчелы, разбогатеть не могли; как у пчел забирают мед, так и у них результаты их труда отбирал поместный боярин Лосьмин. Они по этому поводу не роптали, считали, что так устроен мир, в котором одни трудятся, а другие пользуются плодами чужого труда; они благодарили Господа уже за одно то, что живы и не голодают. Варлам было самостоятельно встал на ноги и потихоньку начал продолжать за старого родителя его дело, как началась очередная война, из постоянно затевавшихся царем.

В 1562 году, на Николу осеннего великий князь московский и царь Руси объявил своим поместным вассалам о сборе войска, о необходимости заготовки съестного на зиму и до весны2. Все понимали, что царь готовит войну. Поместный боярин Лосьмин тоже стал готовиться к походу на земли литвян. Лосьмин собрал отряд. Состоял он из боевых холопов, которые жили постоянно в уделе боярина и занимались отчасти военной выучкой, но больше приглядом за многочисленными крестьянами, вольными и невольными, которые трудились на землях боярина. Следили за тем, чтобы не запахивали ненароком или по умыслу не свою землю; холопы сопровождали тиуна во время сбора оброка, а когда была неуплата, то за долги угоняли с подворья скотину и забирали хлеб. Были в этом отряде и пешие ратники, тоже в основном из дворовой челяди, но кроме них боярин рекрутировал в отряд и пашенных, вольных крестьян. Собирал свою дружину боярин сам, потому что лично отвечал перед царскими соглядатаями. Посмотрел Лосьмин на Варлама и заключил, что он тощее рогатины, с которой ему следовало воевать с врагами царя. В результате Варлама за молодость и худобу (ему тогда едва исполнилось восемнадцать лет), за неумение или неспособность в ратном деле (он никогда не держал в руках оружия и не бывал в смертоубийственных переделках), определили в обоз для сопровождения провианта, военного снаряжения и прочего обеспечения, что следовало за боевыми порядками.

Так закончилась для Варлама пора, хотя и трудная, но до сих пор понятная, потому что не представлял он себе, что может еще человек делать, если не трудиться в поле, в лесу. Наступила для него жизнь безрадостная, когда изо дня в день он брел по незнакомой местности рядом с уставшими меринами, посбивавшими от долгих переходов копыта (лошадей тогда в Московии по татарскому правилу не подковывали), и не знал, что его ждет впереди. А все, что происходило вокруг Варлама, было как водоворот черного омута, с той разницей, что в реку затягивает ветку или какую мелкую живность, а здесь страдали и умирали от холода, болезней и смертоубийств, случавшихся промеж людей во время распрей. Но со стороны он слышал, что это все пока мелочи в сравнении с тем, что ждет их впереди, когда будут умирать не единицы от болезней или драк, а гибнуть сотни и тысячи. И Варлам, оглядываясь вокруг, не мог, как нормальный человек, несмотря, что был простолюдин, не задавать себе множество вопросов: зачем? для чего? почему все эти человеческие существа, которые, казалось, должны работать, как он, как его пчелы, и созидать, теперь готовились умереть не своей смертью? И неужто на то воля Бога и его проводника на земле – царя?.. Оглядываясь на других участников похода, их утомленные лица, не выражавшие, кажется, ничего, кроме обреченности, до него иной раз долетали обрывки отдельных разговоров, и из них само собой следовало, что жизнь каждого в отдельности человека или всех вместе, никак не зависела от них самих; никто ничего не мог разъяснить о войне, в которую втянуты. В этом, видимо, не было и необходимости. Зачем было таким, как Варлам, обозным людям, либо пешим ратникам из крестьян, которых оторвали от земли и погнали на бойню, было что-то объяснять? Но однажды он все же услышал полкового дьяка, пришедшего за провизией к укладке с запасом проса, сухарей, солонины и лука с чесноком – основного съестного, что везли с собой. Дьяка, похожего на разбойника, хорошо знали, он был служилый разрядного приказа, в его обязанности входило смотреть за другими служилыми, за челядью, а при надобности шептать на них чинам старше. Известен дьяк был и пристрастием к вину и одной истории с ним на этой почве приключившейся. Однажды, изрядно угостившись, он стал садиться на лошадь; вставив ногу в стремя, все никак не мог на нее залезть. Тогда дьяк решил позвать на помощь святого Гавриила – не помог ему Гавриил. Дьяк собрался с силами, натужился, решил призвать на помощь еще и святого Михаила – помогло! Дьяк вскочил в седло да так, что перелетел на другую сторону, грохнулся о землю, и тогда и произнес ставшую знаменитой фразу: «Вот черти… не все же разом!» Однако дьяка боялись и сторонились, умолкали при его появлении, ему же это только и было нужно, потому что спрашивал лишь он, а ему отвечали, или он, болтливый и суетливый как сорока, без умолку трещал и поучал других, как правильно жить. Глаза у него соответствовали: навыкат, наглые и мутные, с поволокой, какие бывают у нетрезвых людей или у баранов, уставших после припуска с овцой.