Мы были в растерянности и недоумении.

Я не торопил своих солдат и не хотел увеличивать скорости хода. Но я предупредил каждого относительно амуниции, оружия и боеприпасов, что ничего не должно быть брошено или потеряно. Сейчас это наша главная задача. Несмотря на усталость, каждый должен выйти к своим в полной выкладке и с оружием. Это наше лицо, наш воинский долг. По нему о нас будут судить, по нему нас встретят.

Мы верили, что доберёмся до Волги и что на том крутом берегу нас ждут и встретят с уважением. Мы не только надеялись, мы были уверены, что за Волгой проходит ещё одна линия укреплений, что для нас там оставлено место в бетонном каземате, и они только и ждут, чтобы мы вышли туда поскорей. Нам в голову не приходило, что за Волгой нет никаких укреплений, что мы в спешке были просто забыты и никто нас больше не ждёт.

Оборона нашего укрепрайона была построена в одну линию, и при первом же ударе немцев она была прорвана. Дорога на Зубцов, Старицу, Погореле-Городище, Калинин и Москву была открыта. Связь со штабом оборвалась. Образовался «котёл», из которого, теперь задыхаясь, бежала солдатская масса.

Мы были предоставлены сами себе, но у нас имелась в душе вера и воля. Мы с трудом передвигали тяжелые ноги, но для нас было важно одно: мы держались друг друга, никого не потеряли, и никто не отстал. Это было, пожалуй, наше основное преимущество. Отстань кто один, свались больным в деревне, ему никто там не поможет, ему никто там ничем не обязан.

Так что держись, солдат, за своих! И ничего, что мы выдохлись и устали, у нас, брат, другого выхода нет! Нужно идти! Сам понимаешь!

Бесконечные группы немецкой авиации летали у нас над головами. Они летели в том же направлении, куда двигались и мы. Видя всё это, отдельные группы солдат начали отделяться от общего потока. Они сходили с дороги и сворачивали куда-то в сторону.

Одна группа солдат, что шла рядом с нами, предлагала взять направление на восток, сразу идти на Москву. Другие, наоборот, предлагали идти на Оленино.

Пошумев, погалдев и солидно полаявшись, солдаты выяснили свои отношения, стратегическую обстановку на фронте и, как встревоженный рой пчёл, загудели, колыхнулись и сорвались с места. Они побежали в сторону от дороги, толпой скатились с большака и, взяв направление на Оленино, зашагали от нас. Удерживать их было бесполезно. Здесь действовал закон стихии масс.

Глядя им вслед, мы недоумевали и не знали, что нам делать. Вот мы и одни! Мы по-прежнему продолжали стоять на дороге. Теперь нам снова нужно было выбирать свой путь.

Немецкие самолёты, тяжело завывая, летели боевыми группами у нас над головой. Они шли ровными косяками, не обращая на нас никакого внимания. У них были дела впереди.

Поговорив со старшиной и выслушав, что скажут солдаты, я мысленно прицелился в то место, куда летели самолёты. Подал команду, и взвод тронулся с места.

Там, куда летят самолёты, рассудил я, и должен находиться проход из «котла» окружения.

Иногда над нами появлялась немецкая «стрекоза»[4]. Это несколько оживляло нас в пути и отвлекало от всяких унылых раздумий. Немецкий «костыль» (такое название прилипло к нему потом) вертелся над дорогой, где мы шли. Он переваливался с крыла не крыло, спускался вниз, так что было видно в кабине одинокого летчика. Потом он взмывал вверх, улетал вперёд и через некоторое время возвращался снова.

Война шла уже полным ходом, а мы не знали ни типы, ни опознавательные знаки немецких самолётов. Кресты на крыльях и на фюзеляжах были обведены красной каймой, и нам снизу они казались красными звёздами. Мы останавливались и, задрав головы, рассматривали их.