Встречая Новый Год, Москва выпила до 150 000 бутылок шампанского, не считая игристого вина российского производства, объем которого ни за что не уступит загранице. В итоге было опростано до 300 тысяч бутылок или около 20 тысяч ведер.
В «Метрополе» шампанского было продано около 1000 бутылок. В «Стрельне» – 520 бутылок, в «Яре» – 1000 бутылок, в «Золотом Якоре» шампанского выпили 250 бутылок, разных вин – 380 бутылок, «У Мартьяныча» – 250 бутылок только одного шампанского, в «Гурзуфе» – шампанского – 390 бутылок и 830 бутылок разных вин и ликеров, в ресторане Крынкина на Воробьевых горах – шампанского было подано 130 бутылок, других вин – 270 бутылок…
Магазин Елисеева торговал 31 декабря на сумму свыше 18 000 рублей.
Как будто и война не шла.
Я же – занемог после вчерашнего стояния на пустыре.
Болела голова, знобило, из носа лилось, кашлял…
Бросало, то в жар, то в холод.
В общем – мне не до рома было.
Глава 7 Заболел
Болею я здесь всегда тяжело…
Дома так не баливал. Ни разу. Никакой леший меня не брал.
Тут – чуть простыну, или под холодный дождь попаду – сразу с ног валит.
Оно – понятно. Не любят меня местные вирусы, бактерии и прочие микроорганизмы. Чужой я для них. Нет у меня от местной гадости защиты.
Рожают тут бабы много. В семье не по два – три ребенка. Семь – восемь – не редкость.
Чуть не каждый год здесь бабы беременны, но и умирает малышей много. Когда ещё в психиатрическом отделении работал, попалась мне книжка. Автора не помню, санитарный врач из какой-то губернии. Сообщает он, что чуть ли не трое из десяти родившихся в России умирают ещё на первом году своей жизни. Вот эти умершие малютки и составляют сорок процентов из общего количества умерших за год в империи. Ужас, ужас, ужас…
Чаще малые детки умирают здесь летом. От желудочно-кишечных расстройств.
До пяти лет почти половина родившихся не доживает…
Удручила тогда меня эта статистика.
Но, вот оставшиеся – живут. Их организм иммунитет ко всякой здешней заразе имеет.
У меня же он отсутствует. Вот и болею по полной программе…
– Мужики, что-то знобит меня, полушубок сверху накиньте…
Накинули. На шинель. Под шинелью на мне – всё обмундирование, но всё равно – потрясывает.
Под головой – вещмешок.
Я из него пояс с золотыми зверьками достал тихонечко, на себя его под нижнюю рубаху нацепил. Так надежнее. Потеряю сознание, что уже как-то у меня при болезни было, и упрут мои сокровища.
– Водички, Вань, не надо? – спрашивает кто-то из милосердных.
Видят мужики, что плохо мне.
– Дайте…
Дали. Не полегчало…
– Может ещё что на тебя накинуть?
В теплушке хорошо натоплено, мои соученики почти все в одних гимнастерках. Только мне холодно…
– Накиньте…
Накинули ещё одно одеяло. У нас их есть несколько запасных.
Будущие ротные фельдшеры у печурки расселись кто на чём. Через полузакрытые глаза рассмотрел – разливать что-то по кружкам начали.
Мне на свет смотреть больно, вот и не открываю глаза полностью…
Выпивают, поздравляют друг друга. Правильно – Новый Год. У всех, кроме меня…
– Ребят, возьмите…
Трясущимися руками из вещмешка свой ром достал. Мне сейчас не до него, а им – самое то зайдет. Пусть весело наступления девятьсот пятого года отметят.
Мужики загомонили весело. Меня хвалят. Выздоровления желают.
Мой ром им – как слону дробина. Только по глоточку.
Скоро встретившие наступивший новый год по своим нарам разошлись, а мне что-то совсем плохо стало.
– Василий, Василий…
Позвал я дежурившего у печурки. Тот сидит, носом клюет. Не слышит меня.
– Василий…
Снова не слышит.
Чем-то бы бросить в него, да сил нет…
– Василий…
– А?
Ну, наконец-то… Так и помереть без помощи не долго.