31 декабря 1904 года…

У каждого в России он был свой.

У кого-то последний. Вдали от дома, семьи, любимой. В Маньчжурии. На грязном, истоптанном, залитом кровью снегу.

У кого-то обычный, серенький, один из многих. В Туле, в Рязани, в Вятке…

Состоятельная Москва же гуляла. Как обычно.

С оптимистичной верой, что добро победит зло. Счастье восторжествует над горем. Россия победит Японию.

Этот день был пиром светлых упований и радостных грёз.

Во всех московских театрах сегодня давали только коротенькие спектакли – прологи к пирам. К одиннадцати часам вечера повсеместно на театральных подмостках уже был дан последний занавес и начали наполняться убранные цветами залы клубов, залитые яркими электрическими волнами дорогие рестораны…

Вместе с тем, нынешние новогодние встречи москвичей были довольно воинственны. Часто раздавались слова «победа», «отчизна», «святая Русь», «русская армия». Даже обычное на Новый Год «ура» словно долетало с Дальнего Востока. К звону бокалов примешивалось бряцание оружия.

Было шумно и весело. Всё – как всегда.

Однако, встречи нового 1905 года побаивались многие – торговцы, рестораторы, цветоводы и садоводы… Думали – обстоятельства времени, война – какое же тут веселье…

Но, к вечеру тридцать первого декабря лучшие московские цветочные магазины представляли свою обычную картину опустошения, в модных виноторговлях и гастрономических магазинах люди сбились с ног приобретая всё необходимое к праздничному застолью, а в ресторанах свободные столы доставались лишь за большие деньги.

В «Метрополе» уже за месяц все места были расписаны, а за столами в новогоднюю ночь сидели такие тузы, каких в любой биржевой день не всегда встретишь на Ильинке. Было занято около двухсот столов, а за ними – до двух тысяч человек избранного московского общества, не столько титулованного, сколько денежного. Здесь сегодня кутили люди, которые на различные забавы, на беговых или скаковых лошадей, на автомобильные коллекции, на аэропланные станции, на различные экспедиции с научной целью в неведомые земли не стеснялись бросать многие сотни тысяч рублей. Здесь праздновали люди, держащие в кабале Москву своим вином, сахаром, машинами, типографскими принадлежностями, мануфактурой, ситцем. Рядом с ними поднимал бокалы цвет Иванова-Вознесенска, Коломны, Серпухова, Шуи. Туалеты на посетителях ресторана – умопомрачительные, и три стола московских первоклассных портних ревниво отмечали, у кого здесь клиенток в данный вечер больше.

Простой народ гулял скромнее. Не всегда тихо.

В ночь на 1 января крестьянин Айзетулла Давыдов проезжая в нетрезвом виде по Устинскому переулку, затеял с извозчиком из-за денежных расчетов ссору и произвел буйство. Буяна отправили в Рогожский полицейский дом. Находясь в камере, Давыдов начал снова буйствовать, причем разворотил кирпичи печки, разрушил печные решетки, отбил штукатурку, поломал форточки, сломал висячий замок у двери и разбил в окнах двенадцать стекол, после чего успокоился и заснул. Утром говорил, что ничего из содеянного не помнит.

В это же время, проживающий в доме Савина в Руновском переулке крестьянин Михаил Михайлов Куроев, надев на себя дамское платье и жакет, намазал свое лицо печной сажей и, изображая негритянку, отправился гулять по улице. Ряженный делал какие-то странные возгласы, пищал и собрал вокруг себя толпу любопытных. Ряженого отправили в участок, где и составили протокол.

Для кого-то и в Москве в новогоднюю ночь, а не на Дальнем Востоке жизнь последние минутки отсчитала. Проживающая в доме Щукиной на Генеральной улице крестьянка Боровского уезда Анастасия Прокофьева Плеханова, находясь в сильно нетрезвом виде, стала встречать Новый Год и налила себе большой стакан водки. Плеханова выпила его залпом и упала на пол мертвой. Вот так-то…