– Брось, мама, – поморщился Иван, – это моя работа.

– Работа? – Прасковья нервно дёрнула головой. – Бить безоружных людей? Сынок! Разве я так тебя воспитывала?

– Ты внушала, что мне нужно быть защитником своей Родины, – резко сказал мужчина, сбросив сумку с плеча, – что я и делаю вот уже два десятка лет.

Не обращая внимания на слова сына, Прасковья продолжила:

– Две недели назад Петю Яковлева похоронили. Одноклассник твой. Вы ж с ним в детстве были не разлей вода. На митинг пошёл. Ты или твои солдаты избили его так, что хоронили в закрытом гробу. Даже открывать побоялись. Матрёна говорила, что живого места не было, всё тело чёрно-синее, голова проломлена. А в соседней Берёзовке твои подчинённые над девочкой издевались. Теперь у неё никогда не будет детей. Молоденькая совсем, недавно институт окончила, только-только учителем устроилась в школу. Врачи с того света вытащили, несколько операций сделали. Мать переживает, что дитёнок руки на себя наложит после пережитого. Днюет и ночует в палате, боится даже на минутку одну оставлять.

Прасковья спустилась с крыльца, села на скамейку, стоящую около старого дома, построенного мужем сразу после свадьбы. Ох, как же давно это было! Ванечка вырос в этих стенах, пахнущих сосновой смолой и деревенским уютом. Здесь она читала ему сказки и пела колыбельные, не спала ночами, когда сын болел. Здесь же переживала за неудачи Ванюши и радовалась его победам. Однако время неумолимо, и наступила пора, когда повзрослевший ребёнок упорхнул из родительского гнёзда, чтобы где-то в далёком городе свить своё. А матери оставалось только ждать его приезда или хотя бы короткого звонка. И когда на свет появился внук, счастью Прасковьи не было предела. Маленькая копия Ваньки каждое лето приезжала к бабушке, согревая душу, заставляя заново переживать те приятные моменты, которые были связаны с маленьким сыном. Но сейчас всё как будто провалилось в тёмную дыру, словно кто-то вырвал сердце и перевернул память, украв всё хорошее, что было прежде.

– Мама, – Иван присел рядом, – у меня в подчинении элитный батальон специального назначения. Нас учат не допускать беспорядков на улицах.

– Люди мирно шли, никого не трогали. Безоружные. О каких беспорядках ты говоришь? Даже если бы шумели, то разве можно стрелять в них? Бросать гранаты, калечить, избивать до смерти?

– Зато в следующий раз умнее будут, не поведутся на пустые крики заграничных наймитов.

– Сынок! – Прасковья с удивлением посмотрела на Ивана, словно видела его первый раз. – Что такое говоришь? Мы с отцом приезжали в училище, когда ты давал присягу. Вспомни, как клялся служить народу. Как у тебя рука поднялась – предать его? Ведь я – народ. И отец твой, соседи, односельчане – тоже народ. Ты не против мальчишки в шортиках оружие поднял, а против нас всех. Если бы я в тот день поехала в город, ты бы и меня избил?

– Ну, скажешь ещё, – отмахнулся Иван, – у нас был приказ жёстко пресекать любые акции протеста.

– Видела, как вы это делали, – горестно качнула головой Прасковья, – и впервые в жизни пожалела, что ты мой сын.

– Я на государственной службе!

– А кому ты служишь, сынок? Подумай об этом. Помнишь, мы с отцом крестили тебя в церкви? Ты тогда был пионером, и я просила, чтобы случайно не проговорился. Рассказывала про Христа, как он пострадал за людей, и ты хотел быть похожим на него. Что произошло, сынок? Когда сатана украл твою душу? Чем он тебя купил? Служебной квартирой? Медальками, званиями? Когда ты перестал быть человеком?

– Всё, проехали. – Иван нервно подскочил, прошёлся взад-вперёд. – Где отец?