Столь драматичная стычка закончилась довольно быстро – древляне не могли преследовать ладьи берегом, а река вновь стала широкой и безопасной. Раненые делали перевязки, прикладывая самые разные травы и настои, собранные со всей ойкумены. Только Вальгард уже не нуждался ни в помощи, ни в утешении.

– Вечером мы пристанем к берегу, там, где большой камень с давних времен стоит под великой сосной, и похороним нашего Вальгарда, – отдал распоряжение Трувор. – Храбрый воин достоин почетного места, а мы никогда не забудем, где его могила.

Стоянка была недолгой: Трувор опасался, что древляне могут появиться снова. Могилу рыли быстро. Некоторые викинги предпочитали сжигать убитых или умерших товарищей, но Трувор не очень любил этот обычай. К тому же громадный костер и дым были сейчас совсем некстати.

Панько вместе с остальными воинами вырыли могилу, опустили в нее тело Вальгарда вместе с оружием. Трувор, а с ним и часть викингов, молились какому-то богу, которого еще не знали в этих лесах. Потом могилу засыпали комьями земли, а сверху навалили камни от диких зверей. Валера посмотрел вокруг: плакала только Лада, викинги, наверное, слезы знавали лишь в детстве. Панько почему-то показалось, что в будущей или уже в своей прошлой питерской жизни он здесь был, то ли в походе, то ли на археологической практике. Но явно этот огромный валун, выброшенный или кем-то вытащенный на берег реки, был ему знаком.

Степан Илларионович Дубов неторопливо расправлялся с черновиками. На его глазах завязывался громадный узел, где вчерашние враги вместе тянули за один конец и становились пайщиками одного предприятия. А ему-то что, выполнит указ сверху, и катись оно провались, продолжит бумажки перекладывать и кататься на черном «мерседесе», будучи вхож в любое учреждение с почетом и уважением, ощущая свое интеллектуальное превосходство над этими «жопами» в виде депутатов, полковников, инспекторов, председателей и так далее.

Да в этом ли смысл? Подобная постановка вопроса могла его приободрить ненадолго. Ради этого он всю жизнь оставался скрытым диссидентом, надевал маску. Чтобы сейчас, когда в кои-то веки дело его жизни, исторические исследования, вызвало такой интерес со стороны правящих элит, взять и пустить все на самотек… Хотя роль беспристрастного наблюдателя – вещь, достойная историка.

«Все смешалось в доме Облонских, патриотизм, идиотизм, либерализм, историография. Через несколько недель, когда наступит биг дата, – ой, как они любят киношные формулировки! – когда наступит биг дата, либералы пойдут мерить лапти, патриоты перечеркнут прошлое, которое так лелеяли, причем не только в России, но и в сопредельном государстве, развернется бешеная борьба за гранты. Историографические школы Ленинграда и Москвы, нет, Петербурга и Москвы, возобновят вековую вражду, подтянется и Киев – матерь городов русских (теперь едва ли найдутся желающие отрицать этот тезис). Запиарятся, забурлят котлы с подсознательным, но Старого Затейника на мякине не проведешь, не зря он затеял это соревнование.

Дубов заходил по кабинету. Он пока один из немногих в стране, кому доверили тайну, и при всем беспокойстве он безумно рад этому событию, может быть, он ждал его всю жизнь.

На столе зазвонил телефон: охранник доложил, что прибыл спецпредставитель. Через несколько минут в кабинете Дубова сидел человек лет шестидесяти. Беседа шла неторопливо.

– Степан Илларионович, остается не так много времени. Я полагаю, у вас появились новые сотрудники, привлеченные историки. Они еще не в курсе главной задачи, верно?