4) и, наконец, тип ориентации, который долгое время не выделялся историками литературы как определенная и самостоятельная структурная целостность и не имел постоянного обозначения. Это особая устремленность неклассического творческого мышления, усвоившего уроки модернизма, но не пошедшего до конца по пути авангардистского «раскрепощения» и не свернувшего в русло литературного реставрационизма и нормативизма, а проявившего новый, сознательный и свободный интерес к классическим универсалиям и ценностям традиции. Ментальности этого типа в равной мере чужды как авторитарная императивность, эстетический консерватизм, пассеизм, так и эвристически-игровая беспринципность «уединенного сознания»[39]. Учитывая промежуточное, равноудаленное положение данного вектора ориентации между сциллой авторитарности и Харибдой беспринципного произвола (а также учитывая его центростремительный и неоконвенциональный характер), мы будем говорить о нем как о срединном векторе в неклассической словесности XX века.

То, что этот вектор (или полюс) исканий, который мы, вслед за В. Тюпой, будем называть неотрадициональным (или неотрадиционализмом)[40], почти никогда, во всяком случае до рубежа 80—90-х годов, не выделялся в качестве самостоятельной и отдельной культурной формации, не столь уж удивительно[41]. Определить четкие контуры названного комплекса устремлений на первый взгляд крайне трудно. Еще труднее – очертить круг авторов и произведений, которые могли бы быть безоговорочно отнесены к сфере непосредственной творческой реализации данного типа мышления (поскольку степень близости к нему того или иного писателя/текста во многих случаях есть величина переменная). На исходном этапе взору исследователя предстает как бы материк с неясными очертаниями, со всех сторон омываемый (и размываемый) вышеперечисленными течениями. Причем многие явления занимают в названной «системе координат» промежуточное положение, как, например, неоклассицизм раннего Ходасевича, М. Кузмина, Б. Садовского, Ю. Верховского, В. Комаровского, ранних акмеистов или близкие к авангардизму эксперименты Цветаевой и позднего Мандельштама. Вместе с тем уже в момент возникновения постсимволистских фракций в среде критиков, ученых и самих творцов обозначилось стремление разглядеть за внешне очевидной «сеткой» групповых самоименований («цех поэтов», «акмеизм», «кубофутуризм», «эгофутуризм», «имажинизм» и т. д.), подчас весьма смутно отражающих истинную суть движения, более глубокие течения, значимые в масштабах большого времени. Данное стремление сохранилось и впоследствии. Причем в основу классификации рассматриваемых явлений разными учеными полагались разные принципы (так, например, по сей день огромное научное значение имеют типологические модели, предложенные И.П. Смирновым[42]).

В нашем случае первоочередным и определяющим критерием разграничения будет модус взаимоотношений с Традицией. Написав это слово с прописной буквы[43], мы хотим подчеркнуть особое значение, придаваемое нами известному понятию. Размышляя о феноменах новой традициональности и неотрадиционализма, мы будем иметь в виду не собственно литературную традицию или совокупность традиций и не ту или иную линию литературной преемственности, а целостное самоопределение писателей и их творчества по отношению ко всему русско-европейскому (эллинско-христианскому) духовному наследию, взятому как целое и с учетом его многовековой культурной эволюции. В таком понимании термин «традиция» освобождается от тесной привязки к сфере заимствования, подражания, повторения и прямого продолжения известных форм письма и расширяется в направлении таких областей гуманитарии, как философия и аксиология искусства, творчества и культуры в целом, вовлекая в свою орбиту такие концепты, как