Рэйли смутился.

– Ты говоришь, как будто он художник.

– Он – архитектор страха. И его первый план – поместить бесконечность в угол.

Молчание нарушил шум проезжающей мимо машины. Ветер дёрнул пластиковую ленту на месте преступления. Аарон стоял перед символом, глядя в него как в зеркало.

Круг в углу.

Это не просто знак. Это вызов. Это послание, которое поймёт только тот, кто выйдет за рамки улик. Потому что всё, что Габриэль оставлял – не улики, а вопросы. Слишком тонкие для протокола. Слишком глубокие для отчёта.

Он сделал снимок, сохранил его в отдельную папку на планшете: «Метафизика убийства».

И в голове впервые прозвучала мысль:

– Он не маньяк. Он мыслитель, который убивает идеями.

3. Беседа с патологоанатомом: «он разговаривает через порезы»

– Он не режет, он рисует, – сказала доктор Элинор Пирс, не поднимая головы. Над телом молодой женщины, лежащей на стальном столе, плавали резкие отблески хирургических ламп. – И каждый раз – новый язык.

Аарон стоял неподвижно, наблюдая за её руками. Она не носила перчаток – у неё была своя странная привычка чувствовать тело напрямую, будто она не просто изучала мёртвого, а общалась с ним.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он, хотя знал, что услышанное будет неприятным.

– Смотри, – она повернула голову, указывая на грудную клетку жертвы. – Порезы не хаотичны. Они расположены с интервалами. Вот эти – чуть дугообразные, по ходу рёбер. А вот эти – как будто подчёркивают ключицу. Он не просто убивает – он композирует.

Аарон шагнул ближе. Действительно, разрезы были почти симметричны. Не глубокие, но точные. Как будто кто-то пытался изобразить некий знак – не символ, а интонацию. И чем дольше он смотрел, тем сильнее чувствовал: тело – это не просто жертва, это страница.

– Он разговаривает через порезы, – повторила Элинор. – Почерк… ну, если можно так сказать… – изменился. Первые тела – всё было грубо, словно ученик тренируется на коже. Сейчас – почти хирургическая точность. Как будто он… растёт.

– Развивается? – уточнил Аарон.

– Да, – кивнула. – Как музыкант, который сперва играет простые аккорды, а теперь берётся за импровизацию.

Он почувствовал, как по спине пробежал холод. Маньяк как ученик искусства смерти – мысль звучала слишком изощрённо, но при этом всё больше походила на правду.

– Видишь эту линию вдоль живота? – продолжила Элинор. – Она не для потрошения. Она – отвод взгляда. Как будто он хочет, чтобы ты начал смотреть не туда. А главное – здесь, – она указала на едва заметный надрез у шеи. – Этот порез сделан в точке, которую называют «ворота молчания» в восточной медицине. Если вдавить туда пальцы – человек теряет голос.

Аарон молча смотрел на рану.

– Ты думаешь, это случайность?

– Нет, – ответила она. – Это послание. Он заставил её замолчать. В буквальном смысле. Это его почерк. Не в стиле письма, а в стиле жеста.

Они стояли в тишине. За стеклом кто-то прошёл, лампы слегка дрожали. И вдруг Элинор сказала совсем тихо:

– Он разговаривает со мной.

Аарон обернулся.

– Что?

– Не буквально. Не голосом. Но когда я вскрываю тело, я чувствую, как он… рассказывает. Как будто он ведёт диалог не со следствием, а с теми, кто поймёт. Кто сумеет расшифровать не кровь, а ритм.

Она поставила инструменты в поднос.

– Такие порезы нельзя наносить в ярости. Это делает человек, у которого нет страха. Или который питается тишиной жертвы. Он не ищет сопротивления. Он ищет форму.

Аарон кивнул.

– Спасибо, Элинор. Это важно.

– Нет, Аарон, – сказала она, глядя ему прямо в глаза. – Это не просто важно. Это единственное, что у нас есть. Он не оставит отпечатков, не допустит свидетелей. Но он всегда оставит смысл. А смысл – не улика. Это путь.