– Сделаем, – весело откликнулся он. – А где мы расположимся?

– На улице, конечно… Столы в кладовой.

– Ясно.

– Сева! Севочка! Ты картошку почистил? – спохватилась Зоя Георгиевна. – Поставь ее, пожалуйста, на плиту.

– Будем знакомы, что ли, – бурчит Мишель, протягивая Сереже тяжелую, волосатую руку.

– Будем, – неохотно отвечает Сережа на рукопожатие.

– Ты новенький, что ли?

– Уже два месяца работаю в отделе.

– Значит, новенький… Ты и на пикнике в первый раз?

– В первый, – вздыхает Сергей, – и последний…

– Да ну? – Мишель косится на Журавлева маленькими, глубоко запрятанными глазами.

Они минуют участок Кравцовых и на меже натыкаются на колодец, сооруженный из бетонных колец. Вода в колодце чистая, хрустальная, даже от одного взгляда на нее у Сергея немеют скулы. Едва лишь вытянув первое ведро, он припал к нему, жмурясь от удовольствия и чувствуя во рту давно забытый вкус ведерного железа.

– Ух! – отваливается Сергей от ведра. – Ну и водичка!

– Водичка да, водичка – в норме, – соглашается Мишель и, не утерпев, тоже делает несколько глотков, после чего совершенно неожиданно спрашивает Журавлева: – Ты ведь не женат?

– Нет, слава Богу, – отвечает заметно оживший Сергей.

– Здесь тебя и женят, – почему-то довольно говорит Мишель.

– Где? – не понял Журавлев.

– Здесь, на пикнике…

– А на ком? – все больше веселеет Журавлев, вспоминая при этом тяжелые от любви глаза Раечки.

– А ты еще не понял? – Мишель наполняет последнее ведро, и, стряхивая воду с волосатой руки, как-то странно, сбоку, смотрит в переносицу Журавлева.

– Нет…

– Ладно, скоро поймешь, – серьезно отвечает Мишель и, прихватив два ведра, выглядевших в его руках игрушечными, направляется к даче.

А там все идет своим чередом. Сан Саныч выволок на улицу большой круглый стол, установил его под грушей и теперь пристраивал к нему маленький, кухонный. Сева стоял на коленях, подавая в погреб Федору Ивановичу продукты. Он был оживлен, то и дело поправлял очки и торопливо говорил своему напарнику:

– Никто работать не хочет, Федор Иванович, вот в чем наша беда. Никто и не работает… Вся молодежь торгует или ворует… Вы только посмотрите на них – каждый второй на иномарке. Они что, эти деньги честно заработали?

– Подавайте, – командует Федор Иванович, озябший в погребе.

– Я вам честно скажу… Осторожно… Честно вам скажу: беру работу на дом, изобретаю, веду курсы, а денег у нас все равно нет. Нам вдвоем едва-едва хватает на жизнь…

– Все? – спрашивает из ямы Федор Иванович.

Сева близоруко озирается и разочарованно говорит:

– Все.

– Ишь, проклятая, уже заметила, – ворчит Федор Иванович, по узкой металлической лесенке выбираясь из погреба.

– Кто? Что заметил? – крутит продолговатой головой Сева.

– Сойка вон… Мясо учуяла.

Сева поднимает голову и на ветке молодого тополька видит на-

рядно раскрашенную птицу.

– А я, признаться, в птицах не разбираюсь, – говорит он.

– Фу, – блаженно щурится на солнце Федор Иванович, – вытрезвитель у Кравцовых, а не погреб.

– Это верно, – охотно соглашается Сева.

Они закрывают крышку погреба, усаживаются на нее и Федор Иванович закуривает сигарету.

– Сева! Севочка! – кричит Зоя Георгиевна. – Пожалуйста, принеси мне из дома самовар.

Сева бежит к дому, а Федор Иванович с усмешкой смотрит, как мелко семенит он коротковатыми для его туловища ногами, и неизвестно почему произносит вслух:

– Казак…

Сан Саныч и Варвара уже носят закуски на стол. Они изредка обмениваются быстрыми, согласными взглядами, неизменно улыбчивый Сан Саныч смешно фыркает и шевелит усами. Варвара едва сдерживает смех, и все ее крупное, статное тело ходуном ходит от этих усилий, она смущается своей внутренней энергии и, как девчонка, отворачивает в сторону лицо.