– Того, к кому Силантий приходил, – пояснил Берсень.

– Силантий, Силантий…, – несколько раз проговорил под нос старик, тряхнул головой пытаясь вспомнить. – Ты вот что, боярин, сегодня приходи после вечери к бабке-Андронихе, что за кузнечной слободой у леса живёт, а я всё к тому сроку сведаю, вот тебе крест, разузнаю, – звякнув веригами, перекрестился монах.

– Ты что же это богу служишь, а по бабкам ходишь, – с усмешкой спросил Берсень.

– Травница она, очи мои лечит, – пробурчал старик, – да, и чужих никого у неё не быват.

– Ой, старче, гляди, не подведи меня, я ж, теперича, за тобой пригляжу, коли обманешь – во…, – Берсень погрозил монаху кулаком.

– Не обману, боярин, истинный крест не обману, – закрестился старик.

– Что ж поверю тебе на первый случай, ступай, – Иван махнул рукой и ударил пятками в конские бока. Конь резво взял с места, а старый монах остался стоять на дороге.

Весь день Московская великая княгиня – государыня всея Руси и земли Новгородской, и Псковской, и Тверской, и Пермской, и Югорской, и Болгарской, и иных – Софья Фоминична Палеолог, была не в духе. Она всегда с грустью встречала приближение долгой и холодной русской зимы. И хоть в тереме её жарко натоплено, горят сотни ламп и свечей, но она знала, что скоро за стенами её покоев будут: снег, лёд и холод. В такое время она начинала чувствовать себя пленницей в собственных покоях. И чем дольше длилась зима, тем сильнее было это чувство.

Заботами великой княгини её палата для приёмов была роскошно обставлена. Она сама указала, как всё устроить, сотворила внутри терема маленький цареградский мир. Окружила себя нарочито нездешними вещами, мебелью, заморскими коврами и безделушками. Даже расписные иконы, что в несколько ярусов опоясали стены почти под самым потолком, были особенно яркими в золотых и серебряных окладах, украшенных крестиками и иноземными золотыми монетами. Ярко горели под иконами огни в больших и малых причудливых лампадах, по углам палаты в больших круглых подсвечниках потрескивали фитили десятка толстых витых свечей.

Но сегодня, в просторном зале, кроме её двух подручных боярынь, что сидели у стены, был только подслеповатый дьячок-писарь, который водил корявым пальцем по строчкам свитка, что лежал у него на коленях и иногда поднимал глаза к потолку, беззвучно шептал какие-то слова. Больше никого из своего двора, из-за дурного настроения, Софья нынче к себе не звала.

Сама великая княгиня сидела в высоком резном кресле венецианской работы, обитом мягким бархатом, рядом с массивной подставкой для книг над раскрытым фолиантом на греческом языке. Её взгляд был обращён к ликам святых, что взирали безмолвно со стен, но сейчас мысли государыни были не о молитвах.

Почти семнадцать лет минуло с того дня как она стала женой великого князя Иоанна Васильевича.

«Как быстро утекло это время», – подумала Софья.

Прошедшие годы изменили её: явившаяся на Москву маленькая, пухленькая, с тёмно-русыми волосами и белокожая, с огоньками в светлых глазах, византийская царевна^>28обернулась строгой государыней Руси – дородной женщиной с волевыми чертами лица и тяжёлым взглядом.

Новая жизнь Софьи полностью перевернула её прошлый мир. Теперь все её дни были наполнены сложными и важными делами и мыслями, каждый шаг и слово отражались эхом по всей Руси и далее.

Рождение в браке детей и открытая неприязнь со стороны сына Великого князя от первого брака – Ивана Иоанновича^>29; слухи и сплетни о ней и её окружении, которые разносились по всей Москве и, наконец, растущая холодность и подозрительность со стороны самого Великого князя – всё это Софья приняла как неизбежное. Даже скрытая вражда с ныне покойной свекровью – Марией Ярославной