– Ей паря, неча лясы точить, бросил милостыню и иди своей дорогой, убогай тебе не докука, – крикнул он, сделав шаг в сторону Ивана.

– Э-нет, я этого «голубя» возвращу к его родному гнезду, – спокойным голосом проговорил Берсень и схватил монаха за шиворот. Тот затряс бородой и загремел веригами.

– Да ты чего? Над старцем глумиться? – рявкнул караульный, перепрыгивая через зыбкий сугроб и подбегая к боярину.

Монах отчаянно замахал руками и стал показывать караульному какие-то знаки, но тот не обратил на это внимание и уже изловчился, чтобы ударить Ивана древком рогатины.

Берсень выпустил из рук поповскую рясу и ловко нырнув под удар караульщика сгрёб того в охапку.

– Ты на кого фуфлыга пасть раззявил? – рыкнул Иван и врезал караульщику коленом в живот, тот хватанул ртом воздух и осел, выпустив из рук рогатину.

Развернувшись на месте, Берсень снова подступил к монаху: – а ты куда, уползть решил, гнида?

– Не бей…, не бей! – монах загородил лицо руками, его кружка с медяками, звякнув, упала на снег.

Сзади уже бежали ещё трое караульных, впереди старшой в распахнутом крашеном тулупе.

Добежав до боярина, он резко остановился и растопырил руки в стороны, сдерживая остальных. Скользнув кабаньими глазками по дорогому кафтану Ивана, его куньей шапке, епанче с куньей же оторочкой, богато украшенной сабле и шитому золотом поясу, он решил не бросаться с наскока.

– Ты почто забижаешь калеку, боярин? – заискивающе спросил он.

– Калеку? – обернулся Берсень и смерил караульщиков презрительным взглядом, – тебе-то, что за дело, али вы в сговоре?! – повысил он голос, заметив, что караульные остановились в нерешительности.

Горожане, что шли по мосту мимо остановились, стали выглядывать из-за спин друг дружки, стараясь рассмотреть, что происходит.

– Значит, так у вас всё обставлено? – продолжил напирать Иван, – Поп своими болячками народ отвлекает, а вы с проезжих мзду трясёте?

– Да что ты, что ты боярин, я хоть и не ведаю как звать-величать тебя, но вижу, что муж ты праведный. Мы не об чём таком и не думали, вишь службу сторожевую несём…, – залепетал старшой караула, а сам ещё раз скоро оглядел боярина. «Эк.., сопля зелёная, но по всему видно совсем не из простых…. И одёжа богата и голос держит шибко. От таких юнцов всякие беды и бывают. Намутит, накрутит и опосля тятьке нажалится, а тот, небось, подле престола трётся. Эх-ма…», – быстро продумал он.

– Службу? – недоверчиво переспросил Берсень, – ну коли так, то и далее несите, а этого телуха патлатого, я с собой забираю. Отвезу к его настоятелю в храм, где ему воздастся! – он рванул монаха за рясу на загривке, а про себя подумал: «доставлю настоятелю Михаилу этого старого пня, авось в награду узнаю, чего мне нужного. Может шепнёт или намёк какой даст».

– Э-э-э…, боярин, так-то не гоже, – прогнусавил один из караульных, – мы с этого монаха копейку за место имеем….

– Что-о-о? – взревел Беклемишев и схватился за саблю, – Видать спина твоя по плетям затосковала, околотень безмозглый.

– Боярин не губи, – бухнулся на колени старшой из караульных, – это Мекеша так шуткует, ты не слушай его дурня….

– Что ж, радуйтесь, что не досуг мне тут с вами, – насупил брови Беклемишев. – Но! Я кажный день к государю на службу сей дорогой езжу, – схитрил Иван, – коли увижу, ещё, когда на мосту непотребство – быть вам всем драным плетьми, – не дожидаясь ответа, он подошёл к своему коню и взобрался в седло, тронул коня шагом.

– А ты «святой голубь», пойдёшь со мной, – добавил Берсень, на ходу хватая собравшего свои медяки старика за загривок. Монах покорно поплёлся рядом с конём боярина, звонко бренча своими веригами и медяками в кружке.