– Да, русского человека со спросом, переболтать невозможно, – неожиданно улыбнулся младший Ласкарёв. – Спасибо уважил, развеселил…

– К бесу веселье. Могу я задать тебе вопрос, грек? – сдвинув брови, подступил Иван Беклемишев.

– Мне? Ну, отчего же нет? Конечно, я не откажусь поделиться с тобой «сторомной» мудростью, ведь другой у меня попросту нет…

– Вы ведь знали обо всём, об этом? – пытливо заглядывая в лицо греку, спросил Берсень.

– О чём?

– Ну, про Лукомского, и про то, что он делал в Литве и близ Новагорода? Вы – греки всё это знали, но ничего не сказали, ни мне, ни дьяку Гусеву. Почему?

– Не ведаю, о чем ты…, – отводя глаза в сторону, ответил Дмитрий.

– Не ведаешь? А может, просто скрываешь ваши тёмные дела? И именно поэтому вы самочинно забрали с нашего двора всех тех, кто мог что-то выболтать? – С напором выпалил Иван Беклемишев.

– Хм-м…, Даже, не знаю, – с притворной задумчивостью, поднял глаза к небу младший Ласкарёв. – Мне почему-то кажется, что всё не так просто. Насколько я слышал, государь более не нуждается ни в тебе, ни в дьяке Гусеве при сём деле? Я только поэтому, увидав, как ты крадёшься, решил на первый раз, просто с тобой поговорить. Ну, чтобы предупредить, что ли…

– Предупредить о чём? – вспыхнул Берсень.

– О том, что государь не забывает своих наказов. А тебе, вроде бы, он наказал помалкивать. Так?

– А ты меня государем-то не пужай! – Иван Беклемишев, вплотную приблизился к Дмитрию. – Ты на мой вопрос отвечай! Ишь, угрозить решил… Я сам разумею, что и как мне делать без отговорщиков. Ты, грек, блюди свой хлеб на обед, а слово – на ответ.

– До чего ж непонятливый, ты, боярин, – с той же улыбкой, что и раньше, произнёс младший Ласкарёв. – Я не собирался тебя ни от чего отговаривать, а только хотел сказать, что есть дела, о которых не стоит спрашивать, – добавил Дмитрий, многозначительно шевельнув бровями.

– Да я…, да ты…. – Берсень покраснел и схватился за саблю на боку.

– Э-гей! – Удержал его руку молодой грек, одновременно, незаметным движением, достав тонкий стилет и приставив его кончик прямо к горлу боярина. – Ты за саблю-то не хватайся, а коли всерьёз решил оружием позвенеть, то в любой день, приходи после заката к кресту у начала Смоленской дороги. Токмо, как соберёшься, наперёд о том знать дай.

Иван Беклемишев, от неожиданной прыти Дмитрия онемел. Он чувствовал, как острое лезвие царапает ему шею, и не понимал, как было возможно, незаметно и так быстро просунуть смертоносное жало к его горлу.

– Молчишь? Ну, я так и думал, – буркнул себе под нос младший Ласкарёв, и резко повернувшись, в два шага оказался у чёрного коня, что был привязан дальше по переулку.

Грек смерил взглядом всё ещё стоящего как столб боярина и рывком освободил повод своего коня. На выдохе вскочил в седло, и более не оглядываясь, резво умчал прочь. А обескураженный Берсень всё ещё стоял на месте и провожал его глазами, замерев от удивления.

Вечер ещё не наступил, когда на беклемишев двор въехало несколько всадников с холопами. Первым ехал сам хозяин – Никита Васильевич, боярин степенный, верный слуга великого князя, за ним, задрав кучерявую бороду, брат его – воевода Беклемишев Семён Васильевич, а далее слуги да холопы все.

У крыльца бояр уже поджидала румяная девица с серебряным ковшом в руках. Неспешно спрыгнув с седла, Никита Васильевич подошел к крыльцу, принял корец^>23, немного отпил, кашлянул, отпил еще немного, крякнул, протянул ковш брату, после чего, кряхтя, стал подниматься по ступенькам. Семён Васильевич тоже пригубил из ковша, вернул его молодице и, хитро ей, подмигнув, поспешил вслед за братом.