Наказание не заставило долго себя ждать. Только мы добрались до школы и уже хотели пойти на боковую, как от гарнизонной караулки донесся барабанный сигнал тревоги. Мы оделись и бегом помчались к месту сбора. Там уже стоял наш капитан, явно в более чем дурном настроении.

Он встретил нас возгласом:

– Пожарная тревога! Горит караульное помещение!

На глазах у изумленных местных жителей мы выкатили из водокачки пожарный насос, навинтили на него шланг и принялись искусно окатывать караулку воображаемыми струями. Стоя на каменных ступенях крыльца, злющий капитан командовал учением и окриками подгонял нас, чтоб не ленились. Временами он обрушивался на какого-нибудь солдата или гражданского, который вызывал у него особый гнев, и приказывал увести его с глаз долой. Несчастного немедля оттаскивали за дом. Когда начало светать, мы, едва держась на ногах, все еще стояли у рычагов насоса. Наконец капитан дал команду разойтись и готовиться к строевым занятиям.

Когда мы явились на плац, он был уже там, гладковыбритый, бодрый и свежий, готовый с особым усердием взяться за наше воинское обучение.

Отношения между нами, курсантами, были в высшей степени товарищескими. Здесь я завязал тесную дружбу, упроченную на полях многих сражений, с такими чудесными парнями, как Клемент, позднее убитый под Монши, художник Теббе, погибший при Камбре, братья Штайнфорт, павшие на Сомме. Жили мы по трое или по четверо и вели общее нехитрое хозяйство. Особенно хорошо я помню ужины с яичницей и жареной картошкой. По воскресеньям мы баловали себя обычной в этих местах крольчатиной или курочкой. Так как я отвечал за продукты к ужину, хозяйка однажды показала мне несколько расписок, полученных от занимавшихся реквизициями солдат; эти расписки – настоящая антология народного юмора – имели большей частью такое содержание: «Рядовой Н. оказал кой-какие любезности дочери хозяйки дома и для укрепления здоровья реквизировал дюжину яиц».

Местные жители очень удивлялись, что мы, простые солдаты, более или менее бегло говорим по-французски. Иногда в связи с этим возникали весьма забавные ситуации. Так, однажды утром мы с Клементом сидели в деревенской цирюльне, когда кто-то из очереди на малопонятном диалекте шампанских крестьян крикнул цирюльнику, который как раз в это время брил Клемента: Eh, coupe la gorge avec![4] – и провел ребром ладони по горлу.

К его ужасу, Клемент, не изменившись в лице и выказав хладнокровие, достойное воина, ответил: «Quant à moi, j’aimerais mieux la garder»[5].

В середине февраля нас, солдат 73-го, настигла весть о больших потерях нашего полка под Пертом, и мы крепко горевали, что в эти дни находимся далеко от наших товарищей. Благодаря ожесточенному сопротивлению на обороняемом участке в «Ведьмином котле» полк заслужил почетное наименование «Пертские львы», которое сопровождало нас на всех участках Западного фронта. Кроме того, мы были известны как «гибралтарцы», поскольку носили на манжетах голубую ленту «Гибралтар» в память о Ганноверском гвардейском полке (впоследствии он и стал 73-м), который в 1779–1783 годах оборонял эту крепость от французов и испанцев.

Горестная весть пришла поздним вечером, когда мы во главе с лейтенантом Хоппе, как обычно, бражничали. Один из собутыльников, долговязый Беренс, тот самый, что уложил капитана спать в коровнике, оправившись от испуга, хотел было уйти, «потому что пиво не лезет ему в глотку». Хоппе, однако, остановил его замечанием, что это несовместимо с солдатскими обычаями. Хоппе был прав; сам он через несколько недель погиб у Лез-Эпаржа, перед стрелковой цепью своей роты.