Внезапно раздался выстрел, сразивший одного из наших, после чего солдаты обеих сторон, будто кроты, мгновенно исчезли в своих норах. Я вышел на участок наших позиций, самый близкий к английской сапе, и крикнул, что хочу поговорить с английским офицером. В самом деле, несколько англичан повернули назад и вскоре привели из главного окопа молодого человека, который, как я видел в бинокль, отличался от них изысканной фуражкой. Сначала мы общались по-английски, а затем – более бегло – по-французски, солдаты внимательно прислушивались к нашему разговору. Я упрекнул его в том, что один из наших убит коварным выстрелом, и он ответил, что это сделал солдат не его, а другой роты.

– Il y a des cochons aussi chez vous![9] – заметил он, когда несколько пуль, выпущенных с наших соседних участков, просвистели возле его головы. Я уже подумывал об укрытии. Однако мы высказали друг другу еще много чего, демонстрируя поистине спортивное взаимное уважение, а под конец договорились обменяться подарками на память.

Чтобы расставить все точки над i, мы торжественно заявили, что война возобновится в течение трех минут по окончании переговоров, когда он произнесет по-немецки «добрый вечер», а я скажу «до свидания» по-французски. Но потом я, к явному сожалению моих людей, пальнул по их защитному щитку, после чего сразу же последовал ответный выстрел, едва не выбивший у меня из рук винтовку.

Пользуясь случаем, я впервые смог осмотреть пространство перед сапой, поскольку в иных ситуациях здесь даже шишак каски высунуть опасно. И заметил прямо перед нашим заграждением скелет, чьи белые кости местами выглядывали из обрывков синего обмундирования. В тот день по кокардам на английских фуражках мы выяснили, что нам противостоит Индостанско-Лестерширский полк.

Вскоре после этого «перемирия» наша артиллерия выпустила несколько снарядов по вражеской позиции, после чего по ничейной земле мимо нас пронесли несколько носилок с ранеными; к вящей моей радости, с нашей стороны по ним никто не стрелял.

На войне я всегда старался относиться к противнику без ненависти и ценить его как человека, за мужество. Стремился встретиться с ним в бою, чтобы убить, и от него не ожидал ничего иного. Но никогда не думал о нем уничижительно. Позднее, когда мне в руки попадали пленные, я чувствовал себя в ответе за их безопасность и пытался сделать для них все, что в моих силах.

Ближе к Рождеству погода стала совсем безрадостной; нам пришлось установить в окопе насосы, чтобы хоть как-то справляться с водой. В этот слякотный период сильно возросли и наши потери. Так, 12 декабря я записал в дневнике: «Сегодня в Души мы похоронили семерых наших, и уже погибли еще двое». А вот запись от 23 декабря: «Тонем в грязи и дерьме. Сегодня около трех часов утра у входа в мой блиндаж рванул крупнокалиберный снаряд. Пришлось позвать троих солдат, и они лишь с большим трудом вычерпали воду, которая мощным потоком хлынула в блиндаж. В окопе нет спасения от воды, жидкая грязь доходит до пупка; мы в полном отчаянии. На правом фланге участка из земли вымывает мертвеца, пока что видны только его ноги».

Рождественскую ночь мы провели на позиции, где, стоя в грязи, пели рождественские песни, заглушаемые, правда, очередями английских пулеметов. В рождественский день мы потеряли солдата: прямым попаданием ему пробило голову. Сразу после этого англичане сделали дружелюбный жест, выставив на бруствере елку, но наши ожесточившиеся солдаты сбили ее несколькими выстрелами, на что томми ответили ружейными гранатами. Так что Рождество у нас прошло безрадостно.