Вот и они отправятся вслед за первооткрывателями, увлечённые северным простором громадных голубых сияющих озёр, которые, пересыхая, превращаются в глиняные котлы, наполненные солью.

Нэнси не терпелось оглушить этой новостью свою маменьку.

– Ты уезжаешь так далеко, на север?!. В буш?.. – расплакалась Августина, услышав о назначении Агнессы,

– Молодая девушка, одна, без соответствующего сопровождения!..

– Не одна, маменька. Моя подруга Черстертон тоже едет.

– Ну, две молодые девушки, и что?!. Даже представить себе не могу ничего подобного!

– Маменька! Мне двадцать два года. Я – медицинская сестра. И больше не дитя.

– Нет, и тебе следовало бы подумать о замужестве, – не унималась миссис Маклин, – Тебя скоро сочтут старой девой!.. Мы с отцом давно мечтаем о внуках, а ты!..

– Я не намерена выходить замуж, пока не увижу заповедный уголок Австралии и не попробую себя в качестве медсестры там, где я нужнее. Было бы глупо, выйти замуж, зря проучившись три года.

– Я всего этого не вынесу! – И всё же у нас разные взгляды на жизнь, не так ли?

– Ох, Агнесса, ты невозможна! – в отчаяньи мать перевела своё негодование на кофточку из тафты.

Сидя в своей спальне, окна которой выходили на восточную часть пригорода, плотно укрытую грядой австралийских холмов, известных, как подножие, но возвышающихся меньше, чем в самом городе.

Нэнси достала из ящика свою «заслуженную» медаль.

У девушки не было серебряной цепочки, на которой её можно было носить, да и не ловко было. Куда её деть? Выбрасывать всё же не хотелось.

Нэнси взглянула в окно на пологие склоны, ещё зелёные благодаря последним зимним дождям, на овец, пасущихся небольшими стадами близ крохотных террас и разбредшихся вокруг холмов. Снова взглянув на «памятку» от мистера

Хаккета, девушка бережно завернула её и спрятала в карман юбки:

– Маменька, я пойду пройдусь! – крикнула она.

– Далеко? Может зайдёшь в магазин на углу за…

– Нет. Только прогуляюсь. Слишком уж хорош полдень.

Их улица упиралась в пустые, никем не занятые лужайки. Подойдя к склонам, Нэнси бодро зашагала вдоль них, ориентируясь на соседний холм. Чтобы мелкий сор не прилипал к её длинной добротной габардиновой юбке, она приподняла подол, оголив лодыжки.

Нэнси не хотелось оглядываться, однако ж краем глаза она замечала гладкие равнины пригорода. Хотелось забраться повыше и осмотреться.

Внезапно поднялся сильный ветер, вырывая из-под ног гладкую траву. Нэнси поднималась по одному из склонов Осмондского холма и теперь до вершины оставалось примерно восемьсот футов.

Кое-где из серых скал торчали поросшие лишайником и травой каменные глыбы. Тяжёлое высохшее пастбище уплывало из-под ног. Нэнси отвернулась от ветра и перевела дыхание.

Скрытые холмами аделаидские равнины простирались теперь перед ней вплоть до синеющей на западе линии залива, задымлённой портовыми трубами. Некоторые из представших взору крыш домов обнажали свою ветхость.

Однако стоило преодолеть ещё милю.

С запада солнце закрывали тучи, но один луч всё же пробился сквозь них, окрасив траву в изумрудный цвет.

С суеверным страхом Нэнси взглянула на этот снизошедший луч. Здесь она и решила дать клятву Господу о посвящении своей жизни человеческим страданиям. Девушка принялась взбираться по серым камням и глине навстречу ветру, сокрушая и сваливая всё на своём пути.

Вынув медаль из кармана, Нэнси выкопала для неё ямку, устроив над ней шотландскую пирамидку, вроде памятника.

Преклонив колени на вырванный дёрн и воздев руки к небу, Нэнси произнесла клятву:

– Господи! – молила она, – Научи меня самопожертвованию, смирению и подари мне исцеляющую силу. Обещаю, где бы я ни была, я буду молиться… Аминь.