Миссис Бэйтс проснулась.

– Тужьтесь сильнее! – пригрозила Стэн – Я помогу Вам.

Расширив матку, Стэн аккуратно погрузила в неё щипцы и зажала, стараясь не сильно давить, чтобы не повредить уязвимую головку. Она помнила, как действовал в таких случаях доктор, но ни разу не представляла себя в этой роли.

Вскоре показалась маленькая темная головка с пунцовым личиком, а за ней – маленькое тельце, всё в крови и слизи… Стэн победно взяла ребёнка на руки:

– У Вас девочка, миссис Бэйтс! Потом протёрла малышку маслом и, запеленав её хорошенько уложила в корзину рядом с постелью матери.

Миссис Бэйтс выглядела бледной и истощённой, но взгляд её прояснился:

– Можно посмотреть на неё?

– Минутку! – ответила Стэн и подняла кричащего младенца перед лицом матери, – А теперь Вам надо отдохнуть.

Стэн опасалась, что у миссис Бэйтс начнётся новый припадок до того, как отойдёт плацента. Она заботливо ожидала (матку?), изучая живот пациентки, впавший после родов, скользя как можно легче, чем вокруг головки ребёнка.

«Безусловно, – думала Стэн – Природа ошиблась, сотворив младенцев такими большеголовыми».

Девушку сильно тяготил пройденный курс акушерства, и потому она твёрдо решила, что сама никогда не захочет рожать. Может именно потому и не стремилась замуж.

Она дала миссис Бэйтс двойную дозу калия брома с надеждой на лучшее.

Припадок не повторился, но пациентка была истощена. Ей бы не помешало пару недель отдохнуть.

– Конечно, она не может возвращаться в лагерь, – решительно заявила Стэн – Надо, чтоб у неё сохранилось молоко для начального вскармливания, а ещё, чтобы она поправилась. Хотя давление после родов уже нормализовалось.

Полночи просидела Стэн с малышкой, давая ей тёплую воду,

Нэнси думала, что та была сверх озабоченной, и могла перенести детский крик. Но Стэн заявила, как важен отдых для миссис Бэйтс, а этого бы не случилось, пока та слышала бы плач собственного ребёнка.

Через пару дней малышка набрала лишь шесть фунтов в весе и начала бодро посасывать молоко. Стэн принялась за стряпню, а Нэнси за медицину.

Всю ночь она дежурила около малышки, которая родилась недоношенной, а потому редко спала больше трёх часов. Однажды вечером, спокойно обходя палату, пока малышка собиралась уснуть, Нэнси почувствовала прилив бодрости и вышла на веранду полюбоваться небом, казавшимся усыпанным бриллиантами.

Взглянув на железнодорожный путь на востоке, девушка переключилась на звезду, переливающуюся то голубым, то алым пламенем, взошедшую над горизонтом, будто перевернув всю землю, как огромный мяч у её ног…

Мгновенье вечности ужаснуло её – настолько показалась непознаваемой сама вечность…

«Ладно, ты-то сама чего хочешь? – спросила Нэнси у самой себя, – Ты здесь, в необжитом районе, занимаешься любимым делом, вырывая жизнь у смерти!» Но что-то подсказывало ей недовольство собственным положением.

Огромная золотая луна и мерцающие звёзды, пронзительный визг динго вдали, каменистый изгиб с его странным зовом, звучащим так потерянно и одиноко.

Одиноко! Вот в чём дело! Нэнси остро ощутила потребность в какой-то родственной душе – мужской душе.

Может, не такой абсолютно положительный, как Роберт Макдональд это должен быть такой человек, который чувствовал бы то же самое, что и она сама, и который бы завладел её жизнью целиком и наполнил бы её новым смыслом.

Малышка заворочалась в своей постельке, закашлялась, и начала тихонько плакать.

Нэнси вернулась в дом и почувствовала облегченье от собственной замкнутости, дружелюбную и надёжную крышу над головой.

Грозовые раскаты прокатились вдоль трассы от Бёрдсвилля до Манджеранни и, по словам Волта Кромби, «показывали главный «стимулятор произрастания».