Взяв книги (очередной выпуск Григорьева и 1-й том из собрания сочинений Плетнёва, изданного Императорской Академией Наук в 1885-ом году), мы много времени провели на площади перед театром, на которой разбили большой шатёр с игровыми автоматами. Дольше всего Лизанька каталась на самолётике… совсем уже взрослая девочка.
Вчера я решился на опыт – уложил её без всякого качанья (до сих пор мы укачивали её в кроватке и редко менее получаса). И сегодня Олечка – днём – повторила мой опыт. Кажется, удаётся. Вот бы ещё есть сама научилась…
При всей неглубокости критических штудий почтенного профессора, в них есть чему поучиться: безупречный вкус, ясность взгляда и чистота стиля редким образом соединились в этом поповиче, ставшим близким другом Пушкину и Дельвигу (и это уже говорит о многом). Кое-что я выписал; вот драгоценный эпизод о действии искусства на ещё невинные души наших предков: /в отличие от сочувствия публики озеровскому Эдипу/ «Так ли жарки эти слёзы, какие проливали мы в несчастный и славный для России год /Тильзитского мира/, когда представляли «Димитрия Донского», когда вдохновенная Семёнова произносила стихи сии:
когда незабвенный Кутузов, в набожном умилении, встал в своей ложе и, обливаясь слезами, крестился в виду всех восторженных зрителей? Вот торжество народной поэзии!»
В немецкой антологии средневекового рассказа мне открылась удивительная вещь – Minnedienst (обычно переводится как «рыцарское служение даме», но буквальный смысл этого слова «любовная служба») и её следствие – Liebeslohn (в словарях нет этого слова, но смысл ясен – «любовная плата»), которую требовали как должное, как исполнение заповеди, грех и позор были на той женщине, которая отказывала в Liebeslohn. Сей факт значительно корректирует мои представления об эпохе рыцарства.
Григорьева читаю запоем; в статье о «Переписке» Гоголя он неожиданно показался мне с романтической и даже с героической стороны; не потому ли он так небрежен по отношению к Достоевскому? не потому ли он так залихватски пишет: «Да лучше бы она была неверна мужу!» Что ж лучше-то? Уж эти мне идеалисты – лучше изменяй, но только чтоб «высшие взгляды». Холостяк – он не знает, что с «высшими взглядами» плачут так же горько и безотрадно, как и без всяких «взглядов».
Пасмурное утро, только что прошёл дождь (ночью была жестокая гроза). Иванушке уже несколько дней Оля даёт яблочный сок – по две капли. И воду он пьёт уже не из соски, а прямо из рюмочки.
Лиза играет в песочнице. Я с Иванушкой (в коляске) сижу поодаль, читаю. Слышу – зовёт. Поднимаю голову:
– Что, Лизанька?
– Иги сюга, похауска…
Захлопываю книгу, подхожу.
– Каск’юйка заск’яа (кастрюлька застряла), – говорит Лизанька, на секунду приподнимая голову от ямки, которую она роет двумя ручками, и, вновь опустив голову, продолжает выгребать песок. – Выкащи, похауска (вытащи, пожалуйста)…
Кастрюльку она засунула в банку. Я наклоняюсь.
– Аскаохно (осторожно), – бормочет Лиза, не поднимая головы, – кам водичка…
Верно – банка полна воды.
– Спасибо, – говорю я с удовольствием.
– Кибе спасибо…
Оля рассказала: раз, молясь перед сном, Лиза расшалилась. «В наказание, – сказала маминька, – будешь спать без молитвы». Маленькая девочка расплакалась: «Боюсь спать без молитвы».
Самый прохладный день в это лето – утром было +13°. Мы с Лизанькою съездили в «загс» и выписали на Иванушку свидетельство о рождении. Он у нас уже три дня носит крестик (Оля решила, что заочными восприемниками малыша будут Танечка Щукина и Володя Чугунов). А вчера я возил его и Олечку в храм – сорок дней…