Вокруг Афродиты между тем творилось что-то необъяснимое. Воины обеих армий замерли, словно забыли, зачем они здесь собрались; их горящие от восхищения взоры были обращены к Афродите. Казалось, они вот-вот кинут свое оружие и начнут собирать цветы по берегам Скамандра, чтобы возложить их у ног юной богини. «Что с ними? Чем она околдовала их?» – недоумевал Арей. И вдруг понял: они любуются ее красотой.

Слов нет, Афродита была хороша, но ведь и на Земле попадались прехорошенькие женщины – Астиоха[28], например. Кстати говоря, призрачная, быстро пролетающая красота земных женщин возбуждала Арея гораздо больше, чем нетленная красота богинь. С землянками всегда было как в последний раз: к следующей встрече девушка могла превратиться в старуху или просто растолстеть, подурнеть – короче, измениться до неузнаваемости, – и это сознание дарило дополнительное наслаждение, доставляло особую остроту ощущений; в общем, земные женщины никогда не приедались, любой бессмертный с удовольствием «грешил» с ними. Нет, с физиологией и у богинь было все в порядке, они были даже более искушенными в любви, но как раз эта искушенность и заставляла думать о том, что в отношениях с ними не хватает чего-то существенного, что искусственно подменяется специальными навыками на ложе и специфическим поведением вне его. Их немеркнущая красота дарила успокоение, и зачастую благая мысль «а куда она от меня денется, как-нибудь в другой раз» сводила на нет все ухищрения похотливой богини. Вот и получается, с немалой досадой подумал как-то Арей, что земных женщин, несмотря на краткость их существования, приходится брать долгой осадой, хитростью и чуть ли не силой, а бессмертные богини второпях, пользуясь случаем и моментом, чуть ли не силой берут тебя.

Люди, однако, похоже было на то, относились к божественной красоте иначе. Они и не думали рассматривать ее в качестве источника вожделения. Зачем же тогда красота, недоумевал Арей. И вдруг вспомнил себя на вершине, свою отрешенность, задумчивость, порожденную ей, и мысли – множество новых мыслей, – что тихо, незаметно являлись в голове. «А кто ее знает, – неожиданно подумал он, – может, эта девчонка сумеет добиться того, о чем мне толковал Прометей?» Он подумал так и усмехнулся своей же наивности: эта девчонка – и титан[29] Прометей, как можно их сравнивать? Какая нелепица!

И тут, будто специально для того, чтобы отнять нелепую надежду, только что появившуюся у Арея, показался воин, недавно привлекший его внимание своей отвагой. Он без труда пробился сквозь кольцо людей и с копьем наперевес кинулся вслед за Афродитой. Она почувствовала его спиной, услышала опасность, оглянулась, в ее глазах мелькнул испуг, и она инстинктивно, будто таким образом можно было остановить гиганта с копьем, выбросила вперед руку. Как ни странно, Афродита почти добилась своего, воин притормозил, но поздно. Копье задело руку у кисти, из раны бурно полился ихор[30].

Арей вскочил, врезался в толпу, расшвырял десяток людей… и потерял Афродиту из поля зрения. Пришлось вернуться назад, к Скамандру, но и отсюда он уже не видел ее. Битва разгорелась с новой силой, люди дрались исступленно, яростно, будто устыдившись своего недавнего замешательства, словно наверстывая упущенное во время досадной заминки, – где уж тут рассмотреть тонкую девичью фигуру? Арей в отчаянии прокручивал диапазон за диапазоном, натыкаясь в эфире на кого угодно: на Афину, на Феба[31], на Ириду (полигон отчего-то так и кишел бессмертными) – но только не на Афродиту… Он проклинал все на свете: науку, Центр, Лабораторию – а больше всего – Дия, допустившего к нелегкой работе на полигоне неопытную девчонку-практикантку, которой самое место за столиком кондитерской, но уж никак не в самой горячей точке Земли, где и Арей порой чувствовал себя неуютно.