Потом, работая под Оймяконом, и проживая в тайге по пол года, я вновь встретился с этими чудо-птицами. Я видел, как мать, защищая своих птенцов, предлагала поймать себя, ползя с «перебитым» крылом. И как петух летел мне в лоб, искренне желая выклевать мне глаза, защищая свою супругу. У меня появилось огромное уважение к этим птицам, но это было потом и под Оймяконом. А пока я жил в Нежданке, с удовольствием уплетая мясо куропаток.

Уже наступил май месяц, и весна пришла в посёлок Нежданинский окончательно и бесповоротно. С сопок по распадкам к реке Тыры стремилась талая вода, и речка превратилась в чёрный ревущий поток. На сопках вылезали северные подснежники, совсем непохожие на наши материковые, лиственницы зеленели на глазах. Тайга оживала!

Полетели домой и утки, собираясь в стаи, но по дороге они на свою беду залетали в наш голодный посёлок. От мяса куропаток и рябчиков у меня стала появляться изжога, и я решил отведать утиного мяса. Вооружившись, я пошёл на утиную охоту. Тут нужно сказать, что местные охотники строили «скрадки», чтоб потом удобно из них стрелять дичь. «Скрадка» у меня не было и я пошёл опять вдоль секретного Кварцевого распадка, по берегу тихой протоки под сопкой.

Вижу, плывут какие-то подозрительные утки, радостно крякая, совсем непохожие на наших материковых (мне потом рассказали, что это были вонючие, бронебойные морские утки). Я залёг на берегу, ближе подпуская добычу, а её было много – целая стая спускалась медленно по протоке. Глаза разбегались, выбирая ту, что пожирней. Вот она, прицелился – бабах «дуплетом», все взлетели.

– Не может быть (ну или почти так)! – закричал я, вспоминая, как натаскивал меня на стрельбах в военном училище товарищ подполковник, готовя к соревнованиям по военному троеборью. Я проводил уток печальным взглядом неудачного охотника и побрёл дальше в поисках свободного «скрадка». «Буду охотиться из засады», – решил я.

Иду и вижу: прямо под сопкой, рядом с тихой заводью, да ещё и с видом на секретную штольню, стоит полуразрушенный «скрадок»! Я его быстренько подремонтировал, залез внутрь, сел и стал ждать. Вдруг слышу, что-то плюхнулось в воду. Две утки: мужик с бабой, да ещё наши, материковые, только жирные. Уток женского пола по весне стрелять не желательно, так как ей ещё птенцов растить надо, а этого красавца селезня не запрещалось. Жду. Самец подплыл ко мне метров на 5, почему-то невольно вспомнился рябчик и его потроха, висящие на берёзе. Выстрел накрыл селезня полностью. Взлетели обе! Я даже из «скрадка» вылетел пулей.

– Да что ж такое творится!? (ну или почти так) – громко вслух подумал я.

Плюх – кто-то упал обратно в воду. Гляжу, а это мой жирный селезень. «Наверное, ранил», – решил я. От следующего выстрела селезень перевернулся в воде от удара дроби, отряхнулся и поплыл в мою сторону.

«Наверное, плывёт мне морду бить», – я перезарядил и ещё выстрелил, контузя бедную птицу в третий раз. «Он что, в бронежилете?» – подумал я, наблюдая, как селезень продолжает плыть ко мне, видимо сдаваясь в плен.

Видя бессмысленность траты патронов и стойкость утки-селезня, я нашёл длинную палку с сучком на конце, захватил за шею свою добычу и вытащил её на берег.

– Ну и сволочь же ты, – говорили усталые глаза «Макдака».

Я отвернул ему шею и пошёл домой, размышляя по дороге об убойной силе моего «карамультука».

«Рябчика – вдребезги, куропаток – наповал, уток – никак. Дробь! – осенило меня, и я вспомнил изготовление мной патронов и подозрительную дробь различной формы.

– Больше на уток не хожу, – решил я вслух, ввиду их бронебойности и продолговатости моей дроби.