Вздохнув, поэт вновь полез в тумбочку за бутылкой и вылил все, что в ней оставалось, в стакан. Но этого оказалось мало. Тогда он вытащил из тумбочки другую, неоткрытую. Что-то бормоча, он открыл ее и, долив стакан доверху, выпил его залпом. После этого опустил голову, уперся локтями в бедра и замер в таком положении. Абид решил, что поэт теперь очень долго не поднимет голову и не заговорит с ним, ведь видно было, что он ушел в себя.

Но Джафар вскоре поднял голову, потом даже встал, подошел к окну и отодвинул в сторону грязную и рваную занавеску. Оконное стекло также не отличалось чистотой – все в пыли и пятнах. Поэт постоял какое-то время перед окном, потом медленно вернулся к своей кровати и сел на нее. Сетка была до того старая и слабая, что прогибалась почти до пола под тяжестью его тела. Впрочем, то же самое происходило и с кроватью Абида.

– Да, я не сказал, что было потом с этим начальником милиции, любителем поэзии, – вымолвил поэт, который, казалось, немного отдохнул и взбодрился. – После того как он мне помог уйти на досрочную пенсию и получать не такие уж плохие деньги, какое-то время о нем не было слышно. Честно говоря, я опять забыл про него. Я всю жизнь, как уже сказал, испытывал непреодолимую неприязнь к персонам, занимающим государственные посты, особенно к представителям власти, которым дозволено применять силу против людей. Поэтому избегал этих людей, не любил их. Моими друзьями были всегда люди самые обыкновенные. Я любил общаться с пастухами, иногда надолго оставался у них, когда поднимался в горы. В городе вокруг меня всегда собирались простые и бедные люди. С ними я чувствовал себя свободным, мне нравились их чистосердечность, искренность, даже наивность. Среди простых людей я не видел ничего, кроме доброжелательности и порядочности. Это помогало мне раскрывать душу и сочинять стихи. Мне только не нравилась уверенность обычных людей в том, что человек, занимающий пост, имеет право делать все, и что он никогда не сделает ни больше, ни меньше того, что требует закон.

С ними же я часто сидел в кафе, но в отдельной комнате. Обычно, когда я находился там, работники этого заведения никого в эту комнату больше не пускали, понимая, что присутствие посторонних может помешать мне или прервать льющиеся стихи. Как-то во время одного из таких застолий, когда я, хорошенько выпив, начал читать стихи, к нам вошел молодой человек в милицейской форме. Я удивился и хотел попросить его покинуть помещение, но он вежливо сказал, что меня хочет видеть начальник милиции, который сидит в машине на улице.

Я наконец-то вспомнил о нем и еще о том, что даже не поблагодарил его за пенсию. Но все равно я не хотел прерывать застолье и начатый стих и попросил этого молодого человека – шофера начальника милиции – передать ему мою благодарность. А еще просьбу – отложить нашу встречу на несколько дней и подождать, пока я смогу явиться к нему сам. Но я почувствовал, что все забеспокоились – ведь не каждый день начальник милиции является лично к кому-то и, бог знает, с какой целью. Как бы смиренно наш народ ни вел себя перед представителями власти, все равно от них, особенно от силовиков, никто ничего хорошего не ждет. Поэтому мне пришлось выйти из кафе и отправиться к нему.

Новый «Виллис», на котором обычно ездили работники милиции, стоял не перед самим кафе, а неподалеку, на обочине. Подойдя к машине, я увидел, что он сидит на заднем сиденье, в штатской одежде, а не в милицейской форме с погонами подполковника, и читает газету. Я слегка постучал в окно машины; стук заставил его вздрогнуть и поднять голову. Увидев меня, он обрадовался и, второпях сложив газету, выскочил из машины. Я вновь испытал неудобство от стремления этого человека оказать мне почет и уважение, как бы ни было, он был важной персоной не только нашего района, но и всего Баку. Начальник милиции – он вообще-то, скажу, был моложе меня, ему тогда не было и сорока лет – обнял меня крепко и первым делом спросил о том, доволен ли я своей пенсией. Я ответил, что да, и поблагодарил его за проявленную заботу обо мне. Он довольно рассмеялся, а потом, положив руку мне на плечо, отвел немного в сторону и, вновь раскрыв на разворот ту самую газету, которую выходя из машины взял с собой, показал мне полстраницы, где были опубликованы стихи нескольких поэтов. Некоторых из них, в основном молодых, я узнал – они время от времени приносили мне свои стихи. Как поэты, они в большинстве своем были неинтересны; они стремились не к тому, чтобы действительно научиться писать хорошие стихотворения, а лишь к тому, чтобы где-нибудь опубликовать написанное, какого бы уровня оно ни было. Я многим из них советовал, не публиковать стихи в газетах, которые не имеют никакого отношения к поэзии. Ведь эти газеты как раз любят печатать подобное, чтобы показать какие они разносторонние и как заботятся о досуге читателя.