– Хлеб не выбрасывай, даже если чёрствый. Размочишь в молоке – и будет мягкий. В войну и такого не видели…

– Картошку чисти аккуратно, кожура должна быть тонкой. Вон сколько под ней ещё мякоти…

Она была бережливой до глубины души. У неё в шкафу висели вещи, которые она берегла для «особого случая». Только вот этот случай так и не наступал. Она не требовала многого, жила скромно, довольствовалась тем, что было.

Как-то раз я заметила, что она ходит в старом халате, хотя в сундуке лежал новый, красивый, с цветочным узором.

– Лидия Ивановна, а чего ж вы этот не носите? – спросила я.

Она усмехнулась, махнула рукой.

– А куда мне наряжаться? В поле, что ли? Или на кухню? Пусть лежит, вдруг пригодится.

Но я знала – она просто не привыкла думать о себе. Она жила ради детей, ради работы, ради завтрашнего дня.

И мне так хотелось, чтобы у неё тоже было что-то хорошее. Чтобы она почувствовала себя не просто женщиной, которая вынуждена всю жизнь экономить, а человеком, который заслужил радость.

Я не знала, как сделать её счастливой, но знала одно – теперь это была моя семья. И я готова была ради неё на многое.

Возвращаясь к нашей семейной жизни, хочу сказать, что у нас с Павлом не было так называемой «притирки». Мы не ругались и не ссорились. Может быть, просто боялись задеть друг друга, сказать что-то не так, сделать что-то не так.

Я старалась угодить ему во всём – готовила так, чтобы он всегда ел с аппетитом, старалась держать дом в порядке, не жаловалась на трудности. Он, в свою очередь, заботился обо мне, приносил из города гостинцы, иногда даже оставлял мне последнюю конфету из подаренной коробки – а для мужчины, выросшего в тяжёлые времена, это был высший знак любви.

Если между нами и начинали кипеть страсти – несогласие, обида, усталость, – мы оба вовремя останавливали себя. Павел мог вдруг сказать:

– Ладно, Катюха, чего ругаться? Пойдём лучше на улицу, звёзды считать.

И я смеялась. Как можно продолжать спорить, если он вот так легко всё переводил в шутку?

Мы понимали друг друга без слов. Он знал, когда мне нужно время, чтобы подумать, а я чувствовала, когда он уставший и ему лучше не докучать разговорами. Всё складывалось, как будто так и должно быть.

К осени у Павла получилось добиться земельного участка под индивидуальное строительство. Тогда землю не покупали, её давали работникам завода за заслуги или за стаж. Нам выделили участок – большой, просторный, но абсолютно пустой.

Помню тот день, когда мы впервые приехали на него.

Дул осенний ветер, сухие листья кружились под ногами, и мы стояли, разглядывая эту «голую» землю. Рядом было всего несколько домов – и те на приличном расстоянии. До ближайших соседей надо было идти минут десять.

– Ну, вот и наш двор, Катенька, – с улыбкой сказал Павел, раскинув руки, будто уже видел воображаемые стены нашего будущего дома.

Я ахнула.

– Паша, да тут страшно! Глухомань какая-то!

Рядом раскинулось поле, засеянное хлопком, а чуть дальше начинался густой лес. Меня пугала эта дикая тишина. Я выросла в поселении, где всегда слышались голоса соседей, лаяли собаки, гудели по утрам заводские сирены. А тут – просторы, пустота, только ветер шелестит листьями.

– Ты серьёзно хочешь тут строиться? – спросила я, недоверчиво глядя на него.

Он улыбнулся, приобнял меня за плечи.

– А чего бояться? Волков? Они нас боятся больше.

– Да и не только волки… Здесь даже электричества пока нет.

– Проведём! – уверенно ответил он.

Я смотрела на него и удивлялась: как можно быть таким бесстрашным? Я волновалась, сомневалась, а он уже видел здесь наш дом, наш сад, наш будущий огород.