Он любил Маю, и она его очень любила. Когда папа приходил с работы, а Мая ещё не спала, она охала от приятной неожиданности и бежала в его большие, тёплые, добрые руки со всех своих детских сил и успевала ему счастливо выдохнуть в грудь:

– Мой папка приехал! Мой любимый, мой дорогой папка.

Далее следовал самый обворожительный и самый прекрасный в мире полёт – папа подбрасывал Маю на руках и приговаривал:

– Моя красавица! Моя умница! Моя принцесса! Самая большая моя радость в жизни!

В такие счастливые и самые лучшие в мире вечера папа сам укладывал Маю спать. Он читал Мае сказки, и она понимала, что она самая счастливая девочка в мире. Как жаль, что она быстро засыпала и больше ничего не помнила. Правда, ночью ей снились счастливые сны. Но таких вечеров было очень мало, потому что стране нужно было очень много угля.

Всё остальное время Маей занималась мама. Она возила Маю по всем спортивным секциям, танцевальным коллективам, художественным студиям. Мая не понимала – зачем ей это было надо. Иногда так не хотелось никуда ехать, хотелось просто лечь после школы – и спать, и спать. Но это было нельзя, потому что всё это называлось – лень. Никуда не ехать можно было только при температуре сорок градусов. В остальное время надо было стараться во всём быть лучшей, чтобы мама могла сказать по телефону своим подругам о занятых Маей призовых местах.

Но с призовыми местами становилось всё хуже и хуже: Мая, видно, не уродилась ни художницей, ни танцовщицей, ни гимнасткой. Всё чаще мама по телефону говорила своим подругам по большому секрету:

– Мая у нас – никакая. Вся в отца.

Мая расстраивалась, что она – никакая, что у неё нет высоких результатов. Она свято верила маме. Мама – зря не скажет. Значит, и правда – никакая.

Мая была высокая и худая, ножки утюжком. Словом – гадкий утёнок с тонкими, длинными ногами и длинной тонкой шеей. Ручки были тонкие, как тростиночки. О ключицы, наверное, можно было убиться насмерть. Папа подшучивал над Маечкиной худобой:

– Ты моя дорогая худышка, прозрачный мой хрусталик. Повзрослеешь – оформишься.

Ровесники не обращали внимания на недостаток веса в Мае, потому что сами были в большинстве случаев не лучше. Да и Маю любили за её доброту, безотказность, щедрость и за необыкновенное умение создавать вокруг себя ощущение счастья, радости, какого-то особенного покоя и умиротворения.

Правда, мама постоянно по телефону своим подругам сокрушенно говорила:

– Мая у нас – страшненькая, ну просто страшненькая. Вся в отца.

Мая расстраивалась, что она страшненькая. Она верила маме – верно, и правда – страшненькая. Мама – зря не скажет.

Правда, папа по-прежнему почему-то не замечал очевидного. Редкими, но невероятно счастливыми вечерами, когда он приходил с работы, а Мая ещё не спала, он заходил в Маену комнату, гладил дочку по голове и говорил Мае, что она самая лучшая девочка в мире, сама замечательная, самая красивая, самая талантливая. Мая растворялась в его любви и в этот момент свято верила ему. Ей казалось, что она попадала в какой-то добрый и счастливый мир, и какое-то время она счастливо и радостно жила в нём.

Когда папа уходил ужинать, уставший, сгорбленный и постаревший, Мая думала:

– Эх, ты, мой папка, мой дорогой и добрый, самый прекрасный в мире папка. Не знаешь, как я люблю тебя.

Наверное, от счастья ноги и руки переставали слушаться, и Мая проваливалась в глубокий, здоровый, счастливый детский сон.

Во сне Мая часто видела одно и то же. Ей снилось, что папа зовёт её на большой и красивый белый корабль. Папа улыбается и приветливо машет рукой. На борту корабля написано голубыми, красивыми, крупными буквами: «Счастливый». Мая бежит к трапу корабля, не сводит глаз с папы: