Пришёл, что дальше?

Рука машинально раскачивала зажатый в кулаке шарф – к себе, от себя, к себе, от себя.

Дальше надо позвонить. – И? – Откроют. – А я? – А ты спросишь, кто там сейчас проживает. – Зачем?

Костяшки пальцев нечаянно ударили в дверь.

– Кто там?

От внезапности вопроса отшатнулся.

– Кто там? – повторил из-за двери женский голос.

– Я, – ответил с неожиданной готовностью.

Глупее не сказать. Кто – «я»? В самом деле, кто такой этот я? Понятно, Камаргин, Николай Сергеевич, шестидесятого года рождения, женат, заместитель начальника Департамента культурной политики, но здесь это при чём? Кто я вообще такой? Как ответить на вопрос: кто там? – Человек! Абсурд. Кто ещё на этой планете может постучать к вам в дверь? Бегемот? Так кто же я – друг, враг, брат, сват? – вдруг рассмеялся:

– Сантехник!

Дверь открыли. Яркий солнечный свет бил женщине в спину, оставляя лицо в тени. Улыбнувшись, спросила:

– Как всегда – шуточки? Заходи, я опаздываю. Лекарство отцу купил?

Откуда она знает про отца и лекарство? – вздохнул с облегчением – меня с кем-то перепутали.

– Забыл?!

Глаза привыкли к освещению. Женщина повернулась в профиль, её лицо отдалённо напоминало…

– Коля, не стой истуканом, раздевайся!

Озноб пробежал по спине: Аня?! Эта женщина – Аня? Она до сих пор здесь живет? Но этого не может быть! Когда она вернулась и какой отец? Он ведь…

Из комнаты послышался кашель и давно забытый голос спросил:

– Кто пришёл?

– Папа, кто может прийти?

– Врач?

– А ты выйди, светик, не ленись, – усилив голос на тон, продолжила из кухни, – врачи велят тебе больше двигаться!

Из глубины квартиры раздалось кряхтенье, затем шаркающие шаги, и в дверном проёме, где сорок лет назад стояла Аня, появился сильно постаревший Николай Степанович Лещевский!

Дежа вю «вверх ногами» волной прибило Камаргина к стене: не может быть, этого не может быть!

– Коля, ты проходи, проходи, – выцветшие, слезящиеся глаза смотрели озорно, как при первой встрече, – чего встал в дверях, будто неродной? – изобразив вялой рукой приглашающий жест с ухмылкой добавил шамкающим ртом, – сегодня, кхе-кхе, на каток не пойдём…

И предметы, и коридор, и старик с его голосом, всё стало медленно, теряя очертания, расплываться в гаснущем сознании. Тело Николая Сергеевича тихо сползло по стене на пол.

На следующее утро после катка Коля на крыльях нёсся к Ане. Взлетев на четвёртый этаж, не успел поднести руку к звонку, как дверь внезапно открылась. На пороге стояли Аня и Воронцов с двумя портфелями.

– О! Ещё один кавалер нарисовался, – весело сказал стоявший за ними Николай Степанович, – если так дело пойдёт, открою школу на дому.

– Не пойдёт, не переживай, – ответила дочь, выходя из квартиры.

– Камарга, ты чего здесь делаешь? Тебя кто звал?

– Воронец, не командуй, его я пригласила.

– Зачем?

– Тебя не спросила, – легко сбегая вниз по ступенькам, скомандовала, – идём уже!

– Больше чтоб я здесь тебя не видел! Это я с Анькой хожу!

Обычно в таких случаях Коля терялся и ответ всегда приходил позже, когда и отвечать было некому, да и незачем, как говорил отец: после драки кулаками не машут. Но сейчас за словом в карман лезть не пришлось.

– Ты, Воронцов, ходишь с Аниным портфелем, а я пойду с ней.

Приостановив бег, Аня посмотрела снизу вверх на Колю, медленно переведя взгляд на Воронцова, растерянно стоявшего с открытым ртом, и засмеялась.

– Ну, Камарга, ты даёшь! Так ему ещё никто не отвечал. Воронец, держи портфель крепче и рот закрой – ворона залетит! Чего застыл, спускайся!

Весь месяц Коля «летал» от счастья: уроки делались «на раз», ребята набивались в приятели, дома не ругали. Но самое радостное событие произошло на хоре: он вдруг так звонко запел, такой свет излучал его взгляд, так легко летел голос, что на ближайшем концерте ему доверили исполнять сольную партию в «Аве Мария» Шуберта.